— А кто сырники-то? — не выдержал.
— Отец моих детей, — просто сказала она.
Открыла глаза и потянулась за вином. Штор в квартире не было, и уличный свет разложил по комнате длинные призрачные фигуры, поменял предметам размеры, геометрию, да и сам скучный кубик пространства. Теперь таинственный и прозрачный, казалось, что он движется куда-то, когда время от времени наплывали в окна голубоватые фары поздних машин.
— Сырники должны быть с черничным вареньем, — засмеялась она, оторвавшись от шампанского.
Он вдруг приревновал ее к этим неведомым детям, к мишкам, к мужику с сырниками — в бабском фартуке, не иначе. С другой стороны, не могла же она сказать, что именно он, Егор, жарит ей там сырники — первая ночь у них. Дурацкая тема, зачем он вообще начал.
— Ну, а терпеть не можешь?
— Водку, — села на кровати, искала пятками тапочки.
— Да, ладно, а это что? — он заржал в сторону бутылки.
Уже в спину крикнул ей, что вот он, например, терпеть не может, когда от девушки луком несет или чесноком, такие дуры бывают — они сами не чувствуют, что ли? Ладно, когда от мужика. Она даже не обернулась. Зачем кричал — его никто ни о чем не спрашивал.
* * *
Ноябрь стоял тихий, бесснежный. Прибранные улицы, подмерзшие газоны, рябины, дети, собаки лайки — все ждали снега. Ждал и Егор. Вот пойдет снег, и исчезнет тяжесть с души, все наладится. Но шли дни, пустые, знобкие, с коротким светом, когда фиалковые сумерки распускались уже в полпятого, а снег все не выпадал. И только утрами напоминал о себе сахарной пудрой инея. После работы люди спешили домой, только в магазин забежать. Дома горячий ужин, пиво, мерцает экран, мама считает петли, из-под спиц что-то длинное, песочное, шахматкой. И нет беспокойства, что мимо праздника: все по домам, пьют чай с вареньем, малиновым, брусничным, вздыхают о летнем лесе, где росли душистые ягоды. Маленький Егор часто ездил с отцом за жимолостью на Слюдянку, ведрами брали, а в начале августа на Ореховом перевале — черника с голубикой. Стены квартиры шагают вперед, всего полшага, кот жмурится в ногах — мир теснее, уютнее в ноябре. В эти черные вечера мама уже иногда бормотала у плиты, снимая накипь: “Убей не вспомню, где игрушки елочные, хоть примерно”.
Егор вдруг понял, каким счастливым был раньше. Нет, конечно, вокруг только и говорили, что о безвременье, выпавшем на их долю. Мама вкалывала в садике за одни котлеты, отец седьмой месяц выплачивал долг за вмятину на иномарке, которую едва задел на своем “газике”. Хорошо, Егор помог: и с частью долга, и с ремонтом. Бабушка мыла полы в общаге политеха, в которой теперь жили одни монголы, торговцы мехом сурка. Прямо там и торговали. Куда делись студенты, никто не знал. Бабушка рассказывала, что теперь вся страна покупает у сибиряков эти крашенные под норку шапки, а им срок — одна зима. Сосед по площадке гонял из Японии машины, не поделил что-то там с партнерами, и его взорвали из гранатомета “Муха” прямо на трассе.
