— А что старый ваш за наших деток говорит? Сжалится ли он когда над ними?
Катря, что до тех пор все сидела как в лихорадке, прислушиваясь, как кинется при этом слове, обняла Чайчиху, зарыдала: «Где Яков мой?» И ударилась в слезы.
Старушка ее ласкает, говорит, что он дела свои покончил, что скоро будет к ней, что здоров… Мать взяла Катрю за руки; я дала ей водицы испить.
— Когда он будет? — спросила Катря Чайчиху.
— Да пришел бы завтра рано, если бы не отец твой.
— Отца нету.
— Так придет рано утром.
— Завтра утром рано!
— Завтра рано! — повторила Катря ухватила руку Чайчихи и поцеловала ее.
— Что ж отец говорит? — спрашивает Чайчиха. — Какой ответ последний?
Мать ей все рассказала. Всплеснула Чайчиха руками:
— Господи мой! За что моему дитяти счастья нет!
Мать в тревоге поглядывала на свою Катрю.
— Полно, — говорит, — что это вы!
— По век будет его доля горькая! Так ему суждено! Не будет ему никогда пары! Не будет счастья!
Катря вскочила, и мы испугались: что это она сказала?
— Как суждено? Кто ему судил?
— А та вдова, то мое неотвязное горе, — говорит Чайчиха, утирая сухие очи. — Не судил нам господь породниться, да вы мне все-таки как самая милая родня — расскажу ж вам мое горе!
Знаете, что мы жили в Хмелинцах; была там у нас в селе вдова красивая, пышная, на диво. Терничихою звали ее Пойдет ли танцевать, станет ли выдумывать, болтать в компании, чужие слова на лету хватает, своими засыплет… И так каждого обойдет, кого захочет, как нечистая, прости бог, сила. Я таки с первого разу, как ее увидала, подумала: нехороши у этой вдовы глаза! Тогда еще почуяло сердце мое! А глаза у ней большие, яркие, как ножи режут.
С той поры как привязался мой Яков к ней, никуда не годен стал парубок — ни к работе, ни к хозяйству. И забавы и гулянья молодецкие — все бросил. Где она, там его и глаза, там и все мысли его…
Мать, кажется, и не слушает, все поглядывает на Катрю; а та, бедная, поставила локотки на стол, взялась за голову, как будто удерживает, чтоб не распалася бесталанная молодая головушка… Чайчиха все рассказывает:
— Как уж я его просила: покинь, сокол мой, покинь ее! — не послушался! Так она его приворожила к себе, что весь свет ему опостыл! Без нее ходит как неживой.
Уж не хотелось мне брать ее в невестки, да уж бог с тобою, говорю, сын мой, женись. Послали сватов — а она? — насмеялася, родные мои! Не пошла!
«А что, сынок, — говорю, — не правда моя? Она всем одинаково светит очами… Брось ее! Забудь бесстыжую!»
