Заря уже загоралась, когда мы возвращались домой. Маруся и Катря ни слова не проронили. Я заговорю: «Нет! Да!» — ответит Маруся. Ну, у нее всегда мысли бродят где-то в тучах, а Катря так и совсем не дает ответа. То вдруг быстро пойдет, опередит нас, то отстанет и задумается… Тут догнали нас парубки, и Чайченко между ними. Поклонились нам, доброй ночи пожелали, и Чайченко сказал: «Доброй ночи!» Какой у него голос дивный! И распознаешь его, и услышишь всюду, хоть бы при колокольном звоне. Катря едва слышно ответила им. Где же, бедная, твои шутки, твоя резвость?.. Страшно, право, что сталось с девушкой!
Воротились мы домой. Катря была печальна и взволнованна. Тревожится, поглядывает на нее мать: «Здорова ли ты, дочка моя?»
— Здорова, — говорит, — мама.
Через неделю после той свадьбы были у нас молодые, просили нас к себе в Любчики, мы и поехали всей семьей. Поехала и Филипиха с Марусей. Катря еще с вечера приготовила свой наряд; проснулась до света; да и спала ли она? Не знаю; скорей — нет. А мне все такие чудные сны спились в ту ночь! Видела я, будто выходим мы с Катрею и Марусею на какую-то большую дорогу, что по степям далеко тянется; а на степях и по дороге стоят, красуются все Чайченки, как две капли воды похожи друг на друга; Катря меня будит — я ей рассказываю. Как же она встревожилась, выслушав меня! «А что это значит? Как ты думаешь?» — приставала она ко мне.
— Это ведь воскресный сон: если до обеда не оправдается, то и ждать нечего.
— Боже мой! Боже мой! Какой страшный сон, — повторяет она. — Что же будет?
Заря занялась, и день забелел. Сидим мы с ней у окошечка. Она долго расчесывала и ладненько заплетала свои волосы, мягкие, густые и длинные. То ярко зарумянится ее личико и глаза как огонь заблестят, то снова побледнеет она, как мел. Рассвело. Вошли мать и отец в нашу светлицу; они думали, что мы спим еще. Начали сбираться. Рано выехали.
— Катря, — спрашиваю, — увидим ли мы там Чайченка?
— Не знаю, — ответила она и отвернулась.
— А хотела бы увидеть?
Не слышит.
— Катря! — повторяю. — Желала бы его увидеть?
Она как будто хотела усмехнуться, да не усмехнулась, а рассердилась. «Опостылели мне шутки», — проговорила она.
Во всю дорогу, о чем ни заведу речь, — не вяжется разговор: она то хвалит что-нибудь уж чересчур, то корит без милости; все у нее выходит или слишком хорошо, или совсем дурно. Вот приехали мы и в Любчики; у молодых съехалась еще только одна родня и приятели близкие — в хате было просторно. Первого увидели мы Чайченка. Сидел он против самых дверей. Старые люди гуторили; мы трое с Марусей, поклонившись, сели в стороне. Тихонько пересказала я Марусе свой сон. «Не чудо ли?» — спрашиваю. «У бога все чудеса», — ответила она и задумалась.
