Как сошлись, так и начнут, бывало, словами один другого обходить.
— Э, — говорит наш батько, — э, пани соседка! я бы вас полковником поставил. То другим молодицам сеять мак да садить морковь, а вам, вам, право слово, атамановать!
А сам, говоря, как-то сбоку, лукаво на нее глядит, так что гордая вдова покраснеет и гневные очи потупит в землю, собираясь с мыслями для ответа.
— Это все шутки и прибаутки, пан сосед; а вы мне скажите какое-нибудь разумное слово.
— Извините за разумное — не наша статья. Наместо его примите правдивое, почтенная соседушка!
И снова Филипиха покраснеет.
А как вспомнит, бывало, своего мужа-покойника, — она же часто любила вспоминать его, — «вот был человек!» — и вздохнет тяжело, и очи свои быстрые уставит в одно место… «Теперь его душенька в раю!»
— Благодаря вам, соседушка, — отзовется отец.
Она так и вспыхнет и кручину о покойнике позабудет.
— Мне благодаря? — схватится за это слово.
А отец мой спокойно и лукаво:
— Да, говорю, что вы ему вымолили местечко в раю.
И всегда, как ни сойдутся вместе, так и пошли один другого колоть, кажется, и ласковыми словами. Иногда, случалось, шпилька близко к сердцу придет, так что Филипиха и не вытерпит, разгневается и уйдет, подняв высоко гордую голову. Но это ненадолго: не замедлит опять нас проведать, и вновь так же точно и споры и вспышки. Настоящей ссоры никогда не было.
У вдовы была дочка Маруся, наша подруга и ровесница нам: добрая, тихая такая, и красотка под стать Катре; мы ее называли Зорька. Личико кругленькое, глаза светлые, брови как черкнул кто-нибудь тонкой линией, ротик малиновый; такая статная и высокая, голос нежный — бывало, заговорит, так, кажется, и ласкает тебя. И уж так тиха была, словно печалится о чем-то. Никогда она сильно не разгорится румянцем, как Катря наша, не вскрикнет, не бросится к тебе, не заплачет громко, не станет танцевать до упаду, не рассердится до ссоры. Не истомленная веселостью, не измученная горем — ясна она была, как зорька.
Мы с Катрей очень любили Марусю; как только свободная минута — мы прямо к ней: здравствуй! что поделываешь, сестрица? Хоть вдовы-то мы и боялись немножко. Катря не робкого десятка, да и та смутится, бывало, перед темным взглядом Филипихи.
Заходили мы к Марусе и в рабочую пору — соскучишься, чтоб словечко наскоро перекинуть, — а тут и встретит тебя сама Филипиха и станет перед тобою, точно ледяная стена:
— А что, голубушка, должно быть, у вас конец работе?
