Так как я высока ростом и развилась очень рано, то мне стали приискивать жениха, когда я только еще вышла из ребячества, и всякий день при мне разбирали выгоды или невыгоды какой-нибудь новой партии. Любовь еще не зарождалась в моем сердце, но я уже чувствовала обыкновенное у женщин с благородными чувствами отвращение к мужчинам, у которых нет ни ума, ни души. Я была очень разборчива. Впрочем, надо сказать, что все мои женихи были люди удивительно ничтожные. Я решилась пойти в монахини и до того приставала к матушке, что она наконец позволила мне вступить в монастырь. Она горько плакала, а отчим мой, казалось, был очень доволен. Я пробыла в монастыре только месяца полтора белицей; потом меня взяли домой, потому что матушка была очень нездорова. Между тем, чувства мои мало-помалу изменялись, и я начала смотреть совсем другими глазами на то, что прежде казалось мне позором матушки. Что такое во мне происходило, этого я вам не умею сказать, но я говорила сама себе: если б со мной случилось то же, что и с матушкой; если б я также влюбилась в молодого человека с дарованиями, хоть и бедного и ниже меня по происхождению, все стали бы кидать в меня презрением; она же — никогда. Она обняла бы меня, спрятала бы на груди своей мое лицо, покрытое краской стыда, и сказала бы: «Повинуйся влечению своего сердца, не заставляй его молчать, как я, и тогда ты будешь счастлива».
Вы растроганы, Лелио! О Боже мой, вот, кажется, слеза ваша упала мне на руку! О, вы побеждены, я уверена! Вы не будете больше считать меня ни сумасбродной девушкой, ни злой. Вы скажете да и завтра приедете за мной. Не правда ли, Лелио?
Я хотел говорить, но не мог произнести ни слова. Я трепетал всем телом и едва стоял на ногах. Устремив на меня взор, синьорина боязно ожидала моего ответа.
Вначале этого рассказа я был поражен сходством его с моей собственной историей. Но потом, когда она дошла до подробностей, которых я не мог не узнать, я был встревожен и ослеплен, как будто молния блеснула перед моими глазами. Тысячи противоречащих, но всё мрачных мыслей толпились в моей голове. Страшный образ отчаяния как призрак носился перед моими глазами. Растроганный воспоминанием о прошедшем, устрашенный мыслью о настоящем, я пугался идеи жениться на дочери, когда прежде влюблен был в ее мать. Бездна воспоминаний развивалась передо мной, и маленькая Алеция явилась мне предметом нежности, уже тревожной и горестной. Мне пришла в голову ее гордость, ее ненависть ко мне, негодование, которое она однажды откровенно высказала мне, увидев на моей руке перстень своего отца.
