— Вы играли в Гаване? — спросил он.
— Да, в «Троянской войне».
— Вот как?! Какую же роль?
— Служанку в первом акте. Роль крошечная. Я говорю: «Ну и ну!» — и смеюсь.
И она рассмеялась, сразу обнаружив свой возраст. Совсем ребенок — девятнадцать, самое большее двадцать лет…
— Это уже кое-что для начала. Вы тщеславны?
— Как вам сказать… Если вы подразумеваете под этим веру в себя и желание чего-то добиться в жизни… то да, я тщеславна. А как же иначе?
Выговор у нее был одновременно и обычный и странный. Судя по придыханиям и синкопам, казалось, что это говорит уроженка Шарантона, но гласные она произносила, как уроженка Пикардии или канадка.
— Откуда вы родом?
Ее, видимо, не шокировала нескромность вопроса. Она как-то неопределенно повела рукой в направлении левого иллюминатора.
— Где я родилась? Да там…
— В Мексиканском заливе?
— Почти что. В Луизиане.
— Вы американка?
— Нет, гаитянка.
— Простите?
Она рассмеялась, увидев его удивление.
— Гаитянка. Из Гаити. Звучит это странно, а объясняется очень просто. Когда я была совсем маленькой, мои родители эмигрировали и обосновались в Порт-о-Пренсе. Некоторое время спустя они приняли гаитянское гражданство, ну и, конечно, я вместе с ними. В Штатах, правда, меня всегда считают американкой. У меня два паспорта. Вот смотрите…
Анри без всякого стеснения принялся листать ее документы. Возраст он угадал правильно: несколько недель назад ей исполнилось двадцать лет.
— Любопытно, — заметил он, — Жанна Дуаен. Это же французская фамилия!
— Отец у меня был акадец. Вы знаете, что это такое?
— Да, луизианские акадцы — это потомки французских канадцев, перебравшихся туда в восемнадцатом веке, после подписания Утрехтского договора. Но мне казалось, что они говорят на каком-то своем жаргоне…
— На каджуне… На этом языке и я начала говорить.
— А откуда вы знаете так хорошо французский? Выучили его в Луизиане или на Гаити?
— В Канаде.
— Должно быть, это тоже объясняется очень просто.
— Совершенно верно. Когда родители умерли, моим воспитанием занялась община акадцев. Меня поместили к монашкам в Кокань — это в Нью-Брунсвике. Я пробыла там девять лет, а потом сбежала.
— Почему?
Она, казалось, не испытывала ни малейшего смущения, рассказывая о себе.
— Мне не хотелось быть монашкой. А поскольку у меня за душой не было ни гроша, ни на что другое я не могла рассчитывать… Да и в монашках-то мне предстояло быть послушницей, по сути дела — прислугой… Вот я и отправилась искать счастья по побережью. Работала официанткой в кафе при заправочных станциях — две недели тут, три недели там…
