— Здесь, Отто, здесь, — Ойген сжал широкую и горячую ладонь товарища.
— Я вот что понял, — сказал ун-Крамер, невидяще глядя сквозь него. — У всех кровь одинаковая, — зрачки у ун-Крамера были широко открыты, словно он внимательно вглядывался в свое недалекое будущее, ресницы слабо подрагивали. — У всех кровь… — в горле у него булькнуло, и пальцы стремительно холодеющей руки больно сжали предплечье Ойгена. Лицо ун-Крамера начало сереть, на нем выступили капельки пота, но он собрался с силами и договорил: — Она красная, Ойген!
— Лежи спокойно, — сказал ун-Грайм. — Я тебя понимаю.
— Ты не можешь этого понять, — ун-Крамер силился приподняться. — А кровь у всех одинаковая. Потому что все хотят жить. Они… Они были слишком добры к нам… Сначала нас просто хотели остановить. Но мы не остановились. И теперь…
Он замолчал, переводя дыхание.
— Что теперь? — склонился к нему Ойген.
Ун-Крамер едва заметно улыбнулся.
— Теперь они не оставят нас в покое. Мы все останемся здесь.
К его лицу уже слеталась мелкая серая мошкара, привлеченная запахом крови, и по широкому длинному листу куста, под которым лежал ун-Крамер, спешила, торопилась на скорое пиршество серая древесная пиявка.
Глаза ун-Крамера медленно гасли. Жизнь покидала его сильное тело не без сожаления, но ун-Грайм ничем не мог помочь товарищу. Разве что одним — он наклонил лист и брезгливо раздавил собравшихся с его внутренней стороны мелких хищных насекомых, не забыв и о пиявке, от которой осталось лишь небольшое влажное пятно с неровными очертаниями.
Ойген выпрямился. Оставшиеся в живых люди выжидающе смотрели на него.
— Будем уходить, — сказал Ойген.
Они не хоронили погибших — болото все равно возьмет свое, зачем же прятать от него то, что его обитателям принадлежит по праву? Если оберштурмфюреру Венку самой судьбой было уготовано попасть в дикарский зуппе, могли ли они воспрепятствовать этому? С судьбой не спорят. Даже великий фюрер Адольф был фаталистом — он верил, что тот, кто овладеет копьем судьбы, которым римский воин в свое время облегчил участь мучающегося на кресте Христа, станет во веки веков непобедимым.
Но, говоря откровенно, даже не в фатализме заключалось дело.
Сил для того, чтобы выкопать павшим могилы, у оставшихся в живых не было.
18. МИНУС ДВА. ТРЕТЬЯ ГОЛОВА КОЛДУНА
Ротенфюрер Ойген ун-Грайм оглядел оставшихся в живых.
Шесть человек осталось, включая его самого. Впрочем, двоих можно было смело числить в покойниках. Нет, спасти их было еще можно, но для этого требовался санитарный самолет, но о нем не стоило и мечтать. Поэтому тяжелораненые были обречены. Они сами понимали это.
