Ближе к полудню в зарослях схлестнулись две орды. От самого боя у Ойгена ун-Грайма остались обрывочные смутные воспоминания. Сделанные из листвы и лиан плащи стесняли движения, поэтому солдаты остались, как и противник, — в одних набедренных повязках. Орущая черная орда столкнулась с вопящей белой ордой, все поделилось на кровавые жестокие эпизоды, некоторые из которых врезались в память, а некоторые бесследно забылись. Ойген не видел, как погиб Венк, но память сохранила, как пронзительно кричал и беспорядочно размахивал руками на поднятом негром копье из обожженного бамбука ун-Метцель, как отчаянно резался на ножах с чернокожим ун-Бозе, как пригвоздили к болотной земле одного из самых веселых участников экспедиции ун-Нетцеля. А потом все смешалось, и остались только искаженные лица вопящих, воющих людей, схватившихся не на жизнь, а на смерть. Черные дрались отчаянно, им было что защищать. Но и штурмманны СС не уступали им в храбрости и отчаянности, им некуда было отступать. Вокруг слышались крики, вопли, крепкие портовые выражения, тяжелое дыхание бойцов, выполняющих тяжелую и смертельную работу. Трещал и покачивался тростник, а счастье никак не могло выбрать победителя этой беспощадной схватки.
И тут где-то вдали неуверенно ударили и застучали тамтамы.
Негры исчезли, оставив противников считать павших и зализывать раны.
Дорого далась СС эта схватка! Из личного состава уцелело шесть человек, каждый из которых имел ранения разной тяжести. Оберштурмфюрера Венка нашли в окружении четырех черных воинов. Оберштурмфюрер дорого продал свою жизнь. Впрочем, он дрался не один, рядом с кригманом нашли окровавленного англичанина, еще сжимающего в руках бамбуковое копье, в котором роль наконечника играл керамический нож, крепко привязанный к стеблю измочаленной жилой лианы. Лезвие ножа было в крови. Англичанин, несомненно, был пацифистом, но он тоже хотел жить, а потому дрался за свою жизнь с отчаянием и храбростью воина СС.
Чуть в стороне лежал ун-Крамер. Этот был еще жив. Он попросил привести к нему Ойгена. Ротенфюрер взглянул на раненого и понял — ун-Крамеру с такими ранами долго не протянуть.
— Что, брат кригман, плохо мое дело? — ун-Крамер силился улыбнуться. — Все правильно… Все как учили — во славу рейха!
— Лежи спокойно, — сказал Ойген. Не для того чтобы остановить штурмманна, а для того, чтобы только не молчать.
— Только не надо слов, — ун-Крамер попытался улыбнуться. В левом краешке губ пузырилась кровь, и это был очень плохой признак, означавший, что ранение затронуло легкие. — Я сам все понимаю. Не жалею, все правильно… Тебя жалко. Если выберешься из этой переделки, служить тебе до старости. Во славу рейха. — Он скривился и тихо спросил: — Ойген, ты здесь?
