И в самом деле, в сравнении с королем Бертран проигрывал. Не возрастом, даже в желторотом цыпленке всегда можно увидеть орлиную породу, которая с годами неизбежно возьмет свое. Бертран был невысок, у него было вытянутое лицо, в котором природа сбалансировала все основные черты тщательным образом. Грустные серые глаза придавали молодому Гюльзенхирну немного меланхоличный вид, который не шел ни в какое сравнение с пожилой мужественностью сухопарого Зигфрида Таудлица, ставшего королем.
Если Таудлица можно было сравнить со старым тигром, в котором, несмотря на возраст, продолжает жить тайная пружина, делающая его смертельно опасным, то Бертран Гюльзенхирн более чем на молодого ягненка, предназначенного к закланию, не тянул. С первого взгляда король понял, что в тигра это робкое существо, которое смотрело на него сейчас внимательно и смиренно, не вырастет никогда. Но может быть, это было к лучшему, по крайней мере, инфант до определенного возраста не превратится в опасного соперника, а там наступит срок, когда дядя и сам решится передать ему власть, определив наставников, которым можно доверить будущее государства.
— Имя останется прежним, — сказал король. — Бертран… Пожалуй, в имени этом есть что-то царственное. О фамилии своей забудь и не вспоминай о ней никогда. Отныне ты должен помнить, что ты потомок благородного рода, правящего Паризией несколько тысячелетий…
Бертран ошеломленно смотрел на дядю. Майн готт! Дядя Зигфрид оказался еще более безумным, чем оказавшийся герцогом Ганс Карл Мюллер. Буйный убийца, сопровождавший его в пути! Тем не менее говорить об этом вслух Бертран не решался. Церемония его встречи произвела на Бертрана двоякое впечатление — с одной стороны, его поразили великолепие и роскошь, столь неожиданно окружившие его, церемониальный и тщательно продуманный выход дяди, сопровождающийся пением фанфар и истошным криком глашатая, но с другой стороны, все это походило на поведение буйнопомешанных в психиатрической клинике, Бертран засмеялся бы, не будь ему так страшно и неуютно. И вот его родной дядюшка, на встречу с которым Бертран так уповал, сидит перед ним и ведет странные и, несомненно, безумные речи. О каких тысячелетиях власти над неведомой Бертрану Паризией можно было говорить человеку, который прошел ад Восточного фронта? Откуда они взялись, эти самые тысячелетия? Было от чего прийти в замешательство! В сиротском доме Дюссельдорфа Бертран слыл рассудительным юношей, вот и сейчас он предусмотрительно решил оставить свое мнение при себе. Хотя бы до той поры, когда все окончательно прояснится. Помнится, дядя нарек его инфантом. Бертран Гюльзенхирн не особо мог похвастаться прилежанием в учебе, тем более склонностью к историческим наукам, поэтому он никак не мог сообразить, что сие звание обозначает, какие права оно человеку дает и какие обязанности неизбежно накладывает на него. Права не существуют без обязанностей, однако ведь в ином случае обязанности оказываются несравненно обширнее предоставленных прав, а это всегда превращает человека в должника. Бертрану хотелось знать, какая именно роль ему уготована при этом сумасшедшем дворе, существование которого обеспечивалась фантазией сумасшедших.
