Герцог тонко улыбнулся.
— Бедный мальчик! У вас омлет в голове! Это пройдет, Бертран, однажды это пройдет. Не задумывайтесь над моими словами, любуйтесь окружающим миром. Видите, как суетятся викуньи на склонах вон той горы?
Легко сказать, любуйтесь! У Бертрана были веские причины думать о совершенно иных вещах, от которых кружилась его бедная голова. И ведь было от чего закружиться голове молодого Гюльзенхирна! Он был окружен сумасшедшими, и эти сумасшедшие явно ставили своей целью свести с ума его самого! Для этого они придумали несуществующее королевство, обрядили его в старинные вещи и объявили принцем. Для этого и только для этого они устроили сумасшедший марафон, финишем которого для Бертрана могла стать лишь палата психиатрической клиники. Господи всемилостивый! Как он уповал теперь на встречу с дядей, единственным человеком, который мог избавить его от безумцев и вновь убедить Бертрана, что мир рационален и прост в своем устройстве.
Вечером, когда они закончили переход, Бертран с трудом добрался до постели. Седалище его было натерто до такой степени, что Бертран ненавидел всех существ на Земле, которые когда-то ходили под седлом или запрягались в упряжки. Бессильно раскинувшись на постели, он слушал, как у его комнаты ежечасно меняются часовые, о чем легко догадывалось по церемониальному постукиванию алебард и лязгам скрещиваемых караулом шпаг, Бертран лихорадочно обдумывал происходящее. Надо ли говорить, что все случившееся с ним, Бертраном, воспринималось не иначе, как безумная игра, ставки в которой были не обозначены, а потому непонятны.
О каком государстве на территории суверенной Аргентины могла идти речь? Тем более созданном проклинаемым миром племенем несчастных немцев, чье имя после газовых камер Освенцима и Дахау стало едва ли не нарицательным для обозначения тех, кто стремится к мировому господству и способен ради этого господства воздвигнуть горы трупов, едва ли уступающих Монблану?
Вокруг была сельва. Она жила и дышала на маленький деревянный домик, принявший путников на ночь. В таинственных шорохах, вскрикиваниях обезьян на верхушках ночных деревьев, в далеком реве ягуара слышалась смертельная угроза тем, кто осмелился вступить под сень деревьев, составляющих единое и неразделимое существо.
И еще одна причина не давала заснуть Бертрану Гюльзенхирну. Быть может, эта причина была гораздо существенней его размышлений. Москиты! Чертовых насекомых, казалось, не могла остановить ни одна преграда на свете, писк этих насекомых вызывал внутренний трепет, а укусы были болезненны, и от них нельзя было укрыться даже под душным одеялом. Бертран понял, что ему предстоит бессонная ночь. Эту неприятность тоже следовало отнести на счет господина Мюллера, ставшего в одночасье герцогом де Роганом.
