Не такова ли судьба всех родителей? Если один ребенок огорчит, тянутся душой ко второму, приходят в себя возле того, кто добрей…
Но Санька не дает прилепиться к Алеше надолго. Санька тянет меня за руку:
— Папа, ну пойдем! Пусть Алешка с мамой будет!..
Санька уже не помнит, как вчера хотел купить другого папу. Он ревнует. Он пытается отбить от Алеши если не нас обоих, то хотя бы меня. Когда я говорю с Лешей, Санька нетерпеливо вмешивается:
— Папа, ну послушай меня! Послушай, что я скажу!..
Не раз он пускался в отчаянный рев, едва только мы давали какую-нибудь игрушку Леше. Ревел и клянчил эту игрушку для себя, ревел и клянчил. Не раз пытался Лешу толкнуть. Леша орал, протестуя, и мы тоже с Галкой вынуждены были повышать голоса. Не раз Александр устраивал концерты, когда мы за стеной укладывали Лешу спать. Я мчался, гневный, и выговаривал ему. А однажды Санька получил символическую оплеуху, на которую не обиделся, ибо, видимо, ощущал, что не прав.
Его сегодняшнее самовыражение — коллекционирование автомобилей, вырезанных из старых бумаг. Я уже говорил о его автомобильной страсти, но повторюсь, поскольку вычитал, что основные законы письменного повествования — повторение и замедление темпа. Любой текст, называемый художественным, — письмо, дневник, рассказ и так далее — может быть построен только при соблюдении этих законов.
Копим макулатуру, сдаем и получаем в обмен хорошие книги. Санька участвует в сортировке и увязывании старой бумаги. Стоит ему увидеть силуэт машины, корабля или самолета, как раздается воинственный клич. И теперь Санька не отстанет, пока не добьется, чтобы этот силуэт вырезали для него. У него уже десятки этих вырезок скопились — пустая коробка из-под конфет забита, и другая, и третья. Хорошо, что Санька внушаем, и я этим пользуюсь. Пытаюсь авторитетно убеждать, что те или иные вырезки нехорошие. Время от времени он действительно разочаровывается, и мы уносим к мусорному ведру половинку корабля или хвост самолета.
Из вырезанных машинок Санька составляет огромные караваны и часами с ними играет. Игра для него — сверхважное состояние, он уходит в игру, как писатель в сочинение новой книги. Прерывать его во время игры очень трудно. Это его сердит, это чревато «дипломатическими осложнениями». Когда его зовем кушать во время игры, он насупливается, мрачнеет и продолжает играть. Если я, потеряв терпение, кричу из кухни, зову его, он кричит в ответ:
— Папа, ну потерпи ты, пожалуйста! Сейчас я приду! Только доеду в машинке до Москвы!..
