На третьем курсе я написал заявку на сценарий, который не понравился моим мастерам. Я хотел сделать фильм о бессмысленности спорта, о бессмысленности состязаний, когда люди сражаются за доли секунды, и это определяет победителя. Я хотел поговорить о бессмысленности растраченных сил и о том, что все так называемые спортивные достижения ничего не дают человечеству.
Мне отказали. Так я соприкоснулся с несвободой творческого процесса. Кто-то решал за меня, пригодна выбранная тема или нет. Кто-то определял, что мне делать. Я попал в загон, но надеялся, что это временно, ведь учёба всегда предполагает строгие рамки, наработку определённых навыков.
Я не умел писать сценарии. Мои прежние фильмы рождались спонтанно, я начинал что-то делать, выстраивал какую-то сцену, затем она обрастала другими сценами, обрастала не по плану, а каким-то своим естественным образом, это была жизнь, а не производство. Я всего лишь помогал фильму рождаться. Но ВГИК требовал выполнять всё по установленным правилам. Я очутился в цепких лапах системы. На мой фильм, исходя из утверждённого сценария, выделялись некоторые деньги, поэтому, во-первых, нужно было убедить начальство в необходимости того, что я задумал, во-вторых, втиснуться в выделенную сумму, использовать каждую съёмочную смену рационально.
Оператором на фильм «Двери» я пригласил Сашу Горулёва, студента второго курса, а я учился на третьем, отсюда проистекали наши противоречия и, как следствие, трудности. Перед нами стояли разные задачи: я хотел получить один результат, а Саша отказывался выполнять мои требования, потому что он должен был подготовить к экзамену другие световые решения. Это был конфликт учебного процесса, а не творчества. Но я никого не знал во ВГИКе, оператора взял того, которого предложили, а найдём ли мы с ним общий язык, мы понятия не имели, просто набросили хомут на шею и приступили к фильму.
Фильм «Двери» стал разваливаться после первой же съёмки. Его ещё не было, но он уже рассыпался, как расколотое зеркало, и я не успевал подхватить осколки. «Двери» получались совсем не такими, как я задумывал. Фактически я стал импровизировать, когда посмотрел весь отснятый материал. От первоначального замысла пришлось отказаться, когда нам не удалось снять эпизоды с превращением человека в обычное мясо. У меня не сохранилось сценария, поэтому невозможно пересказать задуманное кадр за кадром, но помню, что мне хотелось показать человека как физиологический аппарат, позабывший о своей духовной составляющей. В начале фильма предполагалась сцена раздевания человека: из-под одежды начинали вываливаться куски мяса, текла кровь, затем это мясо кто-то разделывал скальпелем и т. д. Но всё это не сложилось в художественную картину, вышло слишком прямолинейно и тупо. А плёнки-то у нас было всего две коробки, то есть на двадцать минут. Я требовал, чтобы оператор выставил контровое освещение, а у него задание – показать своему мастеру, как он работает с заполняющим светом. В связи с этим мы делали один дубль для меня, второй дубль для него. У меня задумывались длинные планы (например, укладывание покойника в гроб в морге), и в считанные дни эти дубли пожрали всю плёнку. Работа застопорилась.
