Из спальни вернулась Екатерина Семеновна, села за один с нами стол.
— Ну, как дела, Володенька? — был первый ее вопрос.
Лепетов откопал наконец в своих записях нужное и стал докладывать Екатерине Семеновне обо всем, что он успел выяснить в Луганске. Они собирались закупать там полиэтилен и делать из него пакеты в Иванове. Эта авантюрная затея меня не заинтересовала, и я продолжал лениво рассматривать комнату.
Позади меня, возле двери в спальню, стояло два кресла и торшер. Торшер был включен, хотя за окном лежал снег, и достаточно рассвело. От света, падающего из окна, желтизна электрической лампочки казалась особенно гнетущей.
Я посмотрел на хозяйку. Лицо ее в рассеянном свете лампы казалось искривленным. Екатерина Семеновна морщилась и тискала худые костлявые пальцы. На днях она отвезла в Лух какой-то товар, но денег не получила, и теперь обрадованно услышала, что Лепетов привез еще.
— Да, вот посмотрите, — Лепетов выудил из своей сумки несколько полуботинок и зимних мужских сапог, которые мы преднамеренно прихватили с собой из общежития.
Екатерина Семеновна покрутила обувь перед глазами (я не мог не заметить, как они сверкнули), растерянно подергала ресницами и тут же выложила, что пора составить договор, где бы «Роднику» (так называлась фирма Екатерины Семеновны) отводилось шестьдесят процентов прибыли, остальные сорок — нам, причем договор касался и той части денег, которую мы добавляли вместе с Лепетовым.
Лепетов согласно закивал. Я посмотрел на него с удивлением: он что, совсем не понимает, в какие силки лезет? Или мы вливаем свои деньги в «Родник» и получаем прибыль соответственно вложенной доле, или становимся поставщиками «Родника» и договариваемся о взаимной выгоде, но никак не предлагаемые Екатериной Семеновной шестьдесят на сорок. Это же кот в мешке — и слепому видно! Овчинка выделки не стоит, не окупится даже дорога!
Я слушал предприимчивую даму, и у меня мурашки ползли по коже. Я в жизни таким беспечным не был, а тут опрометчиво поверил другу на слово, вложил в это дело все свои оставшиеся деньги (плюс немного родительских) и оказался, как пушкинская старуха, у разбитого корыта. Даже павловская реформа так сильно не била по моему карману! Надо же было так лопухнуться!
— Может, кофе? — спросила Екатерина Семеновна, заметив мою растерянность.
Она не возражала, чтобы мы немного подумали, — она никогда ни на кого не давила, обвинить ее в неблагожелательности невозможно.
