— Да вижу, как она у тебя кипит: уж и дня без бутылки не можешь.
— Жизнь, дядя Митрофан, такая. Вот, постояльцев взял. С Украины. Слыхал? На лес приехали, а им от ворот — поворот. Ванька Чумаченко, друг твой.
— Да он мне такой же друг, как и ты. Ступай уже, куда шел, не изматывай.
Пашкин лукаво посмотрел на деда Митрофана и не удержался, чтобы не спросить:
— А сто грамм не нальешь, все ж соседи вроде?
Но дед Митрофан и не думал угощать Пашкина.
— Иди уже, не до тебя сейчас!
На душе и так кошки скребут, а он еще, черт лысый, подначивает: на пенсии, от жизни оторвался… Да если б он знал, что вся жизнь его была в Лидии, с самого рождения ее…
В тот день ничего особенного не произошло. На первый взгляд все шло своим чередом. Утром Митрофан ушел на тракторную, Варька на ферму, Авдотья осталась на хозяйстве. Да и день прошел нормально. Обедали в поле, всей бригадой. Оно как на природе, то и аппетит иной — зверский. Вернулся домой затемно, солнце давно село. Глядит — Авдотья сама не своя.
— Что? — только и спросил тогда Митрофан, хотя и догадывался уже — что-то с Варварушкой случилось.
Авдотья еще сильнее зашлась:
— Кровинушка моя!
Митрофана как пригвоздило к месту, чувствует, не может даже ногой пошевелить. Сердце словно тугим жгутом перетянуло надвое.
Когда немного отпустило, бросился к соседу Егору, единственному, у кого на улице был автомобиль.
Услышав про Варвару, Егор тут же вывел машину из гаража.
В больнице им только посочувствовали — не выдержало у Варвары сердце, с детства слабое было. А вот внучка родилась здоровой, через пару недель они смогут ее забрать.
Когда выписывали, почти весь акушерский персонал вышел проводить маленькую Лиду, так привыкли они к ней за две недели. Потом Митрофан со старухой на ноги ее ставили, растили, как могли, воспитывали, казалось, как их самих воспитали. Где только не доглядели?
Переступив высокий порог дома, дед Митрофан тяжело вздохнул и сел на табурет у окна.
— Опять не приехала дрянная девчонка! Случилось что — ума не приложу? Что стоишь? Давай обедать! — раздраженно брякнул дед Митрофан.
Авдотья насыпала в большую миску щей, подала ложки, хлеба.
— Сама волнуюсь, как она там: ни письма, ни весточки второй месяц.
Второй месяц…
Год проучилась, раз в две-три недели ездила регулярно, но вот ушла на каникулы, отправилась в город, якобы место в ларьке нашла, подзаработает немного, чтобы и вам обузой не быть, и как пропала. Одну субботу нет, другую. Старики не знают, что и думать. Будто ничего не было: ни забот, ни бессонных ночей, ни первых волнений, ни первых шагов.
