В один из октябрьских вечеров 1748 года кафе «Регентст^ во» было переполнено. Сегодня здесь начинался матч межд$ двумя великими шахматистами — Легалем и Филидором. Это событие вызвало значительный интерес в столице. Еще бы! Шахматы — не домино, а утонченный Филидор и глубокомысленный Легаль уже успели прославить Францию далеко за ее границами; теперь должно было решиться, кто же из двух сильнейших возьмет верх.
Стол в левом переднем углу зала, за которым сидели шахматисты, был плотно окружен любителями. Можно сказать, что все обитатели кафе сгрудились вокруг стола. Или, точнее, почти все. Ибо в углу, противоположном занятому прославленными маэстро, уютно расположились трое посетителей, которым, по-видимому, не было ни малейшего дела до происходящего в зале. Перед ними стояла почти пустая бутылка бургундского и абсолютно пустые бокалы; это доказывало, что предварительная часть встречи завершена и сейчас начнется главное — разговор, ради которого они здесь собрались.
Внешность каждого из троих была по-своему примечательной.
Тот, который сидел в центре и держался хозяином, обладал фигурой атлета, громким голосом и размашисто-небрежными манерами. Вопреки моде, он не носил парика, и голова его с коротко подстриженными, чуть вьющимися каштановыми волосами казалась вылепленной руками античного мастера. Высокий открытый лоб, живые глаза, крупный, хорошо очерченный нос, выразительный рот — все это придавало его одухотворенной физиономии привлекательность; атлет располагал к себе с первого взгляда. Его одежда была столь же небрежной, как и манеры; казалось, он не обращал на нее никакого внимания.
О его соседе слева сказать того же было нельзя.
Маленький и щуплый, сей господин был затянут в голубой атласный камзол, застегнутый на все пуговицы. Его парик был щедро посыпан пудрой, а манжеты сорочки сверкали белизной. Лицо его, если не видеть насмешливых глаз, показалось бы несколько заурядным, а голос был слаб и тонок. Тем не менее весь облик его носил на себе отпечаток интеллектуальной углубленности и даже академизма: внимательный наблюдатель мог без труда догадаться, что человек этот имеет самое прямое и непосредственное отношение к науке.
Третей собеседник не походил ни на одного из своих компаньонов. Светловолосый и голубоглазый, он выглядел провинциалом и по манерам и по платью. Очевидно, и сам он чувствовал это, и потому, должно быть, испытывал некоторую неловкость. Однако держался он с большим достоинством, маскируя природную застенчивость чем-то вроде высокомерия и скрывая пылкую восторженность души за нарочитой сдержанностью и даже холодностью обращения.
