Он не понимал, почему так конфузится в присутствии дам. Ему нравились женщины: нравилось, как они выглядят, как думают, как одеваются. Нравилось то, что у них под одеждой. Он мечтал о девушке, о возлюбленной. Хотя бы о подруге по переписке. Однако судьба отказывала ему даже в такой мелочи.
Иногда Гордон стоял в ванной перед зеркалом и подносил к лицу зеркальце для бритья, пытаясь рассмотреть себя в профиль. Прямые черные волосы, которые он часто мыл, глаза не слишком близко, не слишком далеко посаженные, слегка раздвоенный подбородок — все нормально. Разве нет? Потом он смотрел снова и понимал, что обманывает себя. У него неказистая внешность. До такой степени неказистая, что вернее было бы назвать ее антиказистой. Приближая лицо к зеркалу, он видел мириады открытых пор на носу и на щеках, придающих коже консистенцию пемзы и наводящих на мысль, что его изготовили на фабрике поролоновых игрушек. Нос — тоже не фонтан (впрочем, смотря в каком смысле). Орлиный — то есть с крыльями вразлет, и длинный, практически без переносицы. Иногда Гордон задумывался об операции. Увы, пластика лица по карману лишь кинозвездам. Хотя какой материал дешевле пластика? Картон? Папье-маше?
Уж лучше не надо.
Впрочем, он понимал, что проблема не хирургическая. Дело не во внешности, а в манерах. Стоило ему столкнуться с женщиной в коридоре на работе, или у лифта, или в очереди за бутербродами, как сердце начинало биться, словно мобильный, поставленный на вибровызов. Он краснел, как фабрика по производству кетчупа. Внутри все сжималось, и как если бы его внутренности были сделаны из губки, пропитанной горячим рассолом, в результате сжатия из пор немедленно выступал пот. Гордон потел, как водопроводная труба. Не то чтобы водопроводные трубы потели — они не млекопитающие и вообще не живые, — но вы понимаете, о чем я.
Самое странное, что он вовсе не страдал робостью. Его беда была прямо противоположного свойства. Он не терял дар речи — напротив, на него нападал словесный понос, и он ляпал какую-нибудь чудовищную глупость, не успев даже понять, что говорит. Гордон всякий раз губил свои шансы обрести настоящую любовь просто тем, что нес дикую околесицу…
Так что «это» — его роман, его неземное чувство — все не случалось. Может быть, судьба сберегала «это» на будущее. Хотелось бы верить, что судьба хранит «это» в мощном холодильнике или с использованием современной вакуумной технологии, чтобы не протухло, потому что все сроки годности давно вышли. Даже если ему удавалось преодолеть замешательство и завязать разговор с девушкой, выяснялось, что она уже с кем-то встречается или замужем, короче, что поезд давно ушел. Однако Гордон по-прежнему верил, что однажды встретит свою суженую, свою половинку (четвертинку, осьмушку) в лучезарной ночной сорочке.
