Неумытые руки ты с детства не жал,
Рассердившись, охотно клинок обнажал,
Но мечтал усмирять злость невеж и невежд
Непорочной стерильностью белых одежд.
Приписав по созвучию честь чистоте
Ты все тоги свои до прорех застирал,
А коней поминутно мелком оттирал
Или просто менял их в святой простоте.
Но стерильность жалка в оголтелой резне:
Грязь с особенной алчностью льнёт к белизне.
А выискивать брод то в крови, то в дерьме
Неудобно и глупо на белом коне.
Против дряни да лжи чистота – не броня,
И бессилен клинок против мусорных мух;
Волчьи зверские песни, ночами звеня,
Детским плачем терзали доверчивый слух,
Но ты думать ленился, сомненья не звал,
И тебя убивали, и ты убивал,
Честью, долгом и правдой кормя вороньё,
Свято веря в натёртое мелом враньё.
А потом вздорный случай разбил нос судьбе:
Взгляд, оброненный под ноги, в жидкую грязь.
“Ты не жил, ты всего лишь казался себе”, –
Так твоё отраженье шепнуло, глумясь.
Грязь – не зеркало. Грязь не способна солгать.
Смех и грех: полем жизни, как плацом, шагать,
А уже в полпути от итожной межи
Так по-детски запутаться в правде и лжи,
Растерять веру в честность белёных идей
И себя самого же на дыбе пытать:
Кто ты, братец? Герой? Лиходей? Лицедей?
Или просто придурок, растак твою мать?
Только поздно тащить новый смысл в кутерьму
Грязью, кровью и мелом измаранных лет –
Даже если и дашь ты себе самому
На дурацкий вопрос идиотский ответ.
Маркость белого цвета приняв за беду,
Легче лёгкого спрятать себя в черноту.
Только чёрное с белым – порода одна:
