Скоро Феклиста, шаркая босыми ногами и не смея и глаз поднять на господина, подала хозяину большую, аппетитно пахнущую кринку молока.
— Смотрите, пожалуйста: мушка жизни своей решилась… — проговорил Кузьма Иванович с сожалением и, легонько выковырнув пальцем плававшую в сливках муху, бросил ее на пол, а палец вкусно обсосал. — Пажалуйте…
Стиснув зубы, профессор налил себе в сальный стакан молока.
— Ну, что же, будем ложиться? — вопросительно проговорил он. — Я что-то устал немножко… А завтра я хотел бы кого постарше на счет сказаний всяких старых порасспросить… Может, песни кто знает какие старинные…
Кузьма Иванович, Таня — она все умирала со смеху: поглядеть, соплей перешибешь, а туда же песни… — и Феклиста собрали с пола полосатые половики, притащили невероятную перину, гигантские, нестерпимо воняющие ситцем подушки и стеганое, не гнущееся, как лубок, одеяло. Профессор осторожно осматривал стены: нет ли клопов?
— Ну, почивайте с Господом… — ласково проговорил Кузьма Иванович. — А лампочку я уж приму…
— Сделайте милость…
От лампы было приятно избавиться: от нее нестерпимо воняло керосином.
— Пожелав вам спокойной ночи и приятного сна.
— Спасибо… И вам того же…
За перегородкой, сквозь щели которой золотыми полосками светился огонь, хозяева переговаривались низкими голосами, а потом стали что-то смачно жевать и в жаркой комнате уже вполне определенно запахло порченой свининой…
рявкнуло под окном под рев тальянки, —
Золотые басенки!
Вася бает — сахар тает,
Говорит — живот болит!
Понемногу за перегородкой все стихло — только изредка слышался молитвенный вздох, сдержанный шепот да временами жирная отрыжка. И Кузьма Иванович уже начал легонько похрапывать и было в этом всхрапывании что-то солидное, уверенное в себе. Таня справилась, наконец, с душившим ее смехом и тоже стала дремать… Профессор мучился: все тело огнем горело от укусов, нечем было дышать в этом спертом воздухе, перина прямо жгла все тело… Феклиста о чем-то вздыхала и казнилась на горячей печи…
— Нет, я больше решительно не могу! — поднялся, наконец, профессор, и открыл окно, и облегченно вдохнул в себя полной грудью свежий ночной воздух.
Дышать было прямо наслаждение. И так ярко искрились вверху звезды. И — сразу послышался знакомый звон… Ближе… Ближе… Острый укол в щеку…
— Ах, черт вас совсем возьми!..
Он торопливо закрыл окно, лег и в то же мгновение услыхал, как с потолка, трубя, спускается к нему враг. Он поднял руку, насторожился, чтобы сразу же поразить его. Но писк прекратился — комар, очевидно, уж сел. Но куда? И вдруг укол в сустав среднего пальца поднятой для удара руки. От неожиданности он дрогнул и комар, трубя, стал кружиться над ним, выбирая новое место для нападения. Где-то далеко назойливо пиликала в темноте гармоника…
