Попик, видя, что его не поняли или не поинтересовались, как следует, виновато улыбаясь, замолчал. Ему очень хотелось водочки, но он стеснялся.
— I beg your pardon? — в сотый раз повторяла Мэри-Блэнч, усиливаясь понять, что говорил ей Лев Аполлонович.
Он еще и еще раз старательно повторил сказанную фразу, стараясь, чтобы у него выходило как можно больше похоже на птицу, но его усилия вознаграждались слабо.
— Но что же, собственно, думаете вы затевать тут? — спросила Лиза.
— Все это более или менее в облаках еще… — сказал Алексей Петрович, глядя на хорошенькое личико совсем так же, как он глядел бы на стену. — Но эти огромные лесные богатства, которые пропадают совсем зря, ясно говорят, что большому капиталу тут можно бы найти интересное применение…
— Вы забываете, что у нас есть, слава Богу, лесоохранительный закон, который очень ограничивает применение больших капиталов в лесном деле… — сказал Сергей Иванович, который берег свои леса пуще зеницы ока.
— Я знаю… — отвечал Алексей Петрович. — Но, во-первых, мы можем заинтересовать правительство изготовлением целлюлозы и взрывчатых веществ, а, во-вторых, это будет уже дело частных землевладельцев поискать выхода. Тут у одного Болдина, говорят, до шестнадцати тысяч десятин…
Похудевшая Ксения Федоровна, задумчивая и печальная, — Андрей не подавал о себе из северного края никакой вести, — вдруг почувствовала прилив знакомой ей острой тоски. Она встала и, обменявшись с мужем быстрым взглядом, сказала с улыбкой:
— Ну, вы займите тут гостей, а я пойду распорядиться по хозяйству…
И, не дожидаясь ответа, она пошла в дом…
— I beg your pardon? — услышала сна за собой в сотый раз вежливый вопрос американки.
Точно притягиваемая какою-то непонятною силой, Ксения Федоровна поднялась во второй этаж, в опустевшую комнату Андрее. Все книги, книги, книги… И много исписанной бумаги на столе… И какая-то книга забыта на диване с красивой трагической маской на обложке… И прозеленевший шлем на шкапу, вырытый в каком-то кургане за Волгой. И старинные, вышитые полотенца по стенам, наброшенные на рамы любимых картин, любимых писателей, любимых людей… А ее портрета тут нет и не может быть, хотя чует она на тысячеверстном расстоянии его смертную тоску по ней… Вздох тяжело стеснил молодую грудь и машинально взяла она со стола какую-то красиво переплетенную книгу, машинально открыла ее и наудачу прочла:
«…То не десять соколов пускал Боян на стадо лебедей, то вещие пальцы свои вкладывал он на живые струны, и струны сами играли славу князю…»
