Он обернулся: к нему подошли поздороваться Столпины. Иван Степанович, раскланявшись с ними, обернулся к игуменье, которая звала его на чашку чаю: он как-то недолюбливал Льва Аполлоновича за 1905 год, когда тот, по слухам, обнаружил большую жестокость во время беспорядков во флоте. И старый моряк немножко сторонился писателя: не нравилось Льву Аполлоновичу в нем, что он как-то равнодушен ко всему, как-то точно сторонится жизни и дел ее… И подошел к ним и Петр Иванович Бронзов и с достоинством раскланялся: он знал себе цену.
— А я слышала, к вам скоро сын из Америки приезжает… — любезно обратилась к нему Ксения Федоровна.
— Да-с, ожидаем… — вежливо отвечал тот. — Тогда разрешите уж привезти его в «Угор» познакомиться с соседями…
— Милости просим… Будет очень интересно… Я еще не видала, какие живые американцы бывают…
— Хе-хе-хе… Ничего, не очень страшны…
И все, вслед за богомольцами, пошли потихоньку из быстро пустеющей церкви, в которой стоял и не проходил густой аромат ладана, воска и молодых, вянущих березок…
Пестрая толпа богомольцев быстро растекалась во все стороны: одни торопились к перевозу, другие скрывались в лесу, третьи шли навестить знакомых сестер, а некоторые на кладбище проведать своих покойничков. Лев Аполлонович с Иваном Степановичем пошли к игуменье, а Сергей Иванович с Ксенией Федоровной и Андреем, напившись чудесного молока с вкусным монастырским хлебом, пошли, наслаждаясь солнцем, вокруг старых стен обители, бором, к реке. Сергей Иванович давно уже сдружился с Андреем, но сегодня беседа их что-то не клеилась: Сергей Иванович то торжествовал внутренно, то мучился и не знал, что делать, ибо все дороги его жизни вели теперь только в одну сторону, в эту тихую обитель над зеркальной гладью точно зачарованной лесной реки, к ногам этой далекой в своем строгом одеянии монахини девушки с глазами цвета вешнего неба. Прежде всего покоя искал он в этой зеленой крепости лесов, но он потерял покой: стоило ему только вспомнить это неуловимое мерцание длинных ресниц на милом лице, как горячие гимны гремели в его сердце, но смотрел он на эти белые, старые, суровые стены и торжество его сменялось отчаянием… И какая-то тягота и напряжение точно сковывало и Андрее и даже Ксению Федоровну — точно подошли они оба к краю пропасти и не могли ни идти дальше, ни отойти прочь…
А на том берегу, по солнечным дорогам, среди цветущих поемных лугов шла большая ярко-пестрая толпа девушек и с пением плясала вокруг разряженной в пестрые ленты березки, которую несли в голове толпы. Девушки уже не знали, забыли, что значить эта разряженная, тысячелетняя березка, но от этого ни их песни, ни пляски были не менее веселы…
