Да, жизнь много труднее и сложнее, чем казалась она тогда, с командирского мостика «Пантеры»!
Ну, а теперь? Возвратить ей свободу путем развода? Не говоря уже о совершенно невыносимой и совершенно недопустимой грязи всей этой процедуры, грязи, которой требует от человека в таких случаях и государство, и церковь, это значит навсегда порвать связь с Андреем и с ней. И то, и другое тяжело и опять-таки, если эту жертву его примет Ксения Федоровна — ему казалось, что она примет ее легко, — то примет ли ее Андрей?…
И тяжелые, свинцовые, безрадостные мысли, как валы мертвой зыби, прокатывались его душой, и не было решения, и ниже, ниже, ниже склонялся он на грудь усталой и печальной, сильно поседевшей головой.
И вдруг он насторожился: матросы с озлобленными, упрямыми лицами всею своею тысячной массой бросились на штурм командирского мостика. Его рука невольно протянулась к телефону, чтобы дать приказ сыну в крюйт-камеру, но — какая-то высшая сила сковала ее… И вот на его глазах были схвачены и перевязаны матросами все офицеры крейсера. Его самого сильные руки поволокли в трюм и втиснули его, большого, тяжелого, в маленькую, тесовую клетку, в которой обыкновенно держали кур для офицерского стола. Ящик был не больше кубического метра размером и грубые тесины больно резали и напряженную спину его, и голову, и все тело ныло от тяжелого, согнутого положения, и мучительно приливала кровь к голове. Вокруг него в таких же клетках, как обезьяны, сидели другие офицеры крейсера, а как раз напротив его — сын, Володя, бледный, весь в крови. И крейсер сделался весь вдруг как стеклянный и ему из клетки было видно все, что на нем происходить. В кают-компании заседал военно-морской суд, весь состоящий из матросов. И офицеров по очереди вводили в кают-компанию и, издеваясь над ними всячески, присуждали их к самым ужасным наказаниям: одних вешали по мачтам, других, привязав к ногам их снаряды, бросали через борт в море, третьих, связав по рукам и по ногам, швыряли в раскаленные, ревущие топки крейсера…
И вдруг дверь его кабинета — это было очень странно, но это было так: стеклянный крейсер «Пантера» и его кабинет, как оказывалось, было одно и то же, — отворилась и в трюм-кабинет вошел его вестовой Юфим Омельченко, славный, добродушный хохол, который некогда сбежал с крейсера и пропал без вести. Омельченко оглядел удовлетворенно измученных людей-обезьян в клетках и, мотнув головой, сказал:
