В темноте за ее спиной начали загораться маленькие бледные огоньки. Как мертвые светлячки, пылающие ненавистью глазки, принадлежащие тем, кто ростом наверняка едва доставал взрослому человеку до колена. Из глубины комнаты знакомо зашевелилось, затрещало, застучало и захрустело.
Кресло громко скрипело, женщина раскачивалась все сильнее. Ее лицо балансировало на грани видимости, грозя показаться целиком. Учитель отвернулся, боясь увидеть что-то лишнее, и пошел прочь.
*
Ученицы не явились на утренние занятия. Их комнаты были закрыты наглухо.
Учитель сидел один в классной комнате, мучаясь головной болью после страшной бессонной ночи. Кроме физического недуга, его мучили мысли о том, что делать дальше. Понятно, что оставаться в поместье больше нельзя, надо убираться и поскорее. К черту, сейчас же бежать отсюда! Пешком добраться до Березы-Картузской или Брест-Литовска, дорогу он примерно помнил, и плевать, сколько на это уйдет времени. Если выйдет сейчас и не утонет по дороге в болоте, к вечеру, может, и выберется к людям. В городе пойдет в полицию и скажет… что? В имении Ялины творится какая-то чертовщина? Генерала Томаша Пекося, его семью и слуг взяли в заложники… кто? Сумасшедший богач с женой? Сатанисты? Ожившие куклы? После такого заявления его самого могут отправить в желтый дом. Хотя плевать! Терять ему нечего, а полицейские, проверив усадьбу, сами все увидят. Должны увидеть…
Погруженный в мысли, готовый к бегству, учитель не сразу расслышал тихую музыку. Он поднял голову, прислушиваясь. Простая, но въедливая мелодия, исполняемая, похоже, на клавесине, но с примесью флейты и струнных. На ум пришли ярмарочные шарманщики.
Учитель встал и вышел на коридор, где музыка слышалась отчетливее. Пошел на звук, который привел его к дверям той самой комнаты, где он стоял накануне ночью, наблюдая за женщиной в кресле-качалке и ее супругом. Теперь дверь была распахнута настежь, в комнате стоял приятный глазу полумрак, в основном благодаря тяжелым бордовым занавескам, плотно запахнутым на окнах. Песецкий ступил за порог и приблизился к источнику шума.
На массивном деревянном столе стояла конструкция, которую учитель поначалу принял за большой кукольный дом, но, присмотревшись, понял, что это скорее театральная сцена. На ней дергались, двигались и плясали маленькие куклы, ростом с человеческий палец. Сменяя друг друга, они разыгрывали сценки: рыцари сражались на мечах, короли травили и кололи друг друга кинжалами, сменяя соперников на троне. Женщины соблазняли мужчин, которые, скидывая кожу, превращались в чертей и волков. Куколки собирались в толпу, сквозь которую ехал на черной лошади скелет во фраке и высоком цилиндре. Куклы совокуплялись, срывая друг с друга одежду, и справляли некие религиозные ритуалы, стоя на коленях перед идолами, покрытыми неразборчивыми письменами. От этих обрядов веяло чем-то неправильным, скверным. Учитель был не слишком набожным человеком, но для увиденного лучше всего подходило слово «грех». Все кукольное представление было греховным, грязным. Гораздо хуже, чем неприличные мысли и желания, которые сам Песецкий питал к молоденьким монашкам, будучи учеником воскресной школы.
