– Добрый вечер, Клим Пантелеевич.
– Смею надеяться, что и результат этого вечера тоже будет для нас «добрым», – вымолвил присяжный поверенный.
– Он на месте, – указывая на тусклый свет керосиновой ламы в окне второго этажа дома напротив, выговорил офицер.
– Час назад я послал горничную с моим письмом, квитанция у меня, – пояснил присяжный поверенный.
– Двери закроются с минуты на минуту.
– Тогда пора.
Жандармский ротмистр и адвокат быстрым шагом направились к почтамту и вошли внутрь здания. Служащий хотел их остановить, но, увидев форму жандарма, опешил и, точно прирос к полу.
– Степнович у себя? – грозно спросил офицер.
– Так точно, – отчего-то по-военному ответил почтарь.
– Пойдёмте с нами.
Почтовый служащий угодливо кивнул головой и потрусил следом. Поднявшись по лестнице, Фаворский приблизился к кабинету и дёрнул ручку двери. Она была заперта. Тогда он постучал. Никто не ответил.
– Степнович, откройте – это ротмистр Фаворский.
– Я работаю с секретными документами, – послышалось из-за двери.
– Приказываю вам открыть!
– Вы не можете мне приказывать, я подчиняюсь Санкт-Петербургу, а не вам!
– Тогда мы выломаем дверь!
Ключ повернулся и дверь отворилась.
– Что вам угодно, господа? – делая шаг назад, осведомился помощник почтмейстера.
– Руки! – процедил сквозь зубы Фаворский.
– Простите, не понял?
Ротмистр вынул из кармана малые ручные цепочки, накинул их на кисти Степновича и защёлкнул.
– Вы не имеете права! – возмутился тот.
– Сядьте! – приказал ротмистр. Степнович повиновался.
В комнате горела керосиновая лампа без стеклянного колпака, который стоял рядом. Яркий язык пламени, выдвинутого до отказа фитиля, точно кисть художника, рисовал на стене незамысловатую тень профиля Степновича, так напоминавшего собой внешность автора «Мёртвых душ». Пахло жжёной бумагой и каким-то знакомым реактивом, который всегда пропитывает собою все химические классы гимназий. Тут же – металлическая спица; длинная, размером с карандаш, но раза в два тоньше, костяная палочка с разрезом на одном конце и примус с ещё горячим чайником необычной формы: носик у него был расширен до диаметра водочной рюмки и под острым углом смотрел вверх. На соседнем столике гордо покоился внушительный шапирограф[8]. Рядом с ним – «Ундервуд».
Ардашев оглядел комнату и натянул перчатки, нагнулся, поднял из-под стола конверт. Там же лежало письмо с обугленным краем. Бумага едва тлела. Он убавил фитиль на лампе и надел колпак. Потом поднёс к свету письмо и начал рассматривать.
