Понятно, что все хорошие места были уже заняты, но я всё-таки покрутил головой – вдруг что-нибудь приличное завалялось.
Одно свободное место было прямо за водителем. Хорошее место, если бы не сиденье, заляпанное йогуртом. Я пошел дальше и вдруг заприметил Маечку. Она сидела у окна, вся такая задумчивая, как принцесса в башне. Рядом с ней тоже было свободное место. Я как увидел – чуть в йогурт не грохнулся от безысходности. Ну не к Маечке же садиться?!
А она вдруг – РАЗ – и прямо на меня посмотрела. Я сразу понял, что бежать некуда. Ну и двинул прямо к ней. Поставил сумку под ноги, сел. Натуральное чучело, конечно. Даже голову не мог повернуть – боялся, вдруг она на меня смотрит.
Водитель включил музыку и закрыл двери. Все начали галдеть, свистеть и прыгать, как в зоопарке. Я понял, что всё, отъезжаем. И вдруг передние двери снова открылись, и в автобус забежал Ржавый. Ну вот успел же, гад! В последний момент заскочил. И, главное, с йогуртами.
Я от досады даже зубами заскрипел.
А Ржавый как увидел меня рядом с Маечкой, так прямо фиолетовым стал. Швырнул йогурты какому-то стриженому – и ко мне.
– Ты что, совсем борзый? Это мое место!
А я сижу весь такой хоть бы хны. Вообще не реагирую.
Это потому, что когда я нервничаю, у меня сразу голос пропадает. И я становлюсь не то что немым, а скорее просто заторможенным. Фёкла прямо из себя выходила, когда я таким делался. Кричала:
– Что ты молчишь, как свинск? Ты можешь хоть слово сказать по-человечески? Или тебя контузило?
Свинск – это на самом деле сфинкс. Ну, который египетский. А Фёкла просто от страха все буквы перепутала. Конечно, кому охота возиться с контуженым.
Получается, она сама мне эту идею и подкинула. А что? Удобно ведь! Если не хочешь отвечать или, там, разговаривать, можно просто прикинуться контуженым. У нас в войну возле речки много снарядов нападало. Мало ли кому они там под ноги попадутся?
Хотя после немцев там, конечно, вряд ли что осталось. Они к нам в прошлом году приезжали военные артефакты искать. А дядя Коля сказал:
– Это они следы своих преступлений стирают, фашисты проклятые! Но зря стараются! Потому что наши люди – лучшие артефакты. Их так просто не сотрешь.
Я, конечно, не из-за рыжего нервничал. Просто Маечкины волосы лезли мне в лицо – так близко она сидела. Я в тот момент вообще ни о чём думать не мог, только о том, как они пахнут. Точь-в-точь как перегретые абрикосы, если их долго держать на солнце. А рыжий, видно, решил, что я ему специально не отвечаю, и прямо взбесился:
