И потом, какая разница, кем она была? Главное, что и Люся, и Летиция, и Айседора были одинаково невыносимы.
Я хотел рисовать так, как видел, по-своему. В конце концов, кто из нас художник? Но Люсиция Айседоровна в этом смысле была невозможной эгоисткой. Рисовать надо было только так, как хочется ей. А я так не умел. И в итоге сказал Фёкле, что в школу больше не пойду. Люсиция, конечно, была в шоке. Сначала кричала, потом вроде успокоилась и заявила Фёкле железным тоном:
– Вы с ним еще наплачетесь!
А Фёкла ей ответила таким же, только еще хуже:
– Посмотрим!
Вцепилась мне в руку и потащила в ГУМ за канцтоварами. И такая:
– Бери всё, что тебе надо. Будешь дома рисовать.
А я сказал твердо:
– Если только по-своему.
И взял самый толстый альбом.
А Фёкла показала продавщице деньги и сказала, что я – талантливый, но ленивый. Поэтому мне нужны самые лучшие краски и дисциплина. А продавщица засмеялась и ответила, что краски у них все хорошие, а дисциплина, к сожалению, хромает. И предложила поискать ее в другом месте.
А Фёкла сказала, что один день можно обойтись и без дисциплины, и повела меня в кафе-мороженое. Пока нам несли заказ, я на радостях нарисовал Фёклу с баклажанными волосами. И вместо носа тоже баклажан изобразил, для гармонии. Она этот портрет потом на холодильник повесила и всем рассказывала, что у нее растет импрессионист.
У меня сдавило горло. Я понял, что если сейчас не перестану думать о Фёкле, то просто задохнусь, и решил думать о ком-нибудь другом. О той же Маечке, например. Но Фёкла отказывалась уходить и слонялась по моим мыслям туда-сюда. Я прямо слышал, как она там топает.
У меня заболела голова. Я прижался лбом к стенке и закрыл глаза в надежде, что всё пройдет. Но Фёкла и там меня нашла. Вынырнула из темноты и спрашивает:
– Ты не простудился?
Я даже головой покачал, такой настоящей она мне показалась. А потом вдруг разозлился! Взял и начал рисовать маркером на стене. Потом как понял, на чём я рисую, – сам себя испугался, даже хотел всё стереть. Но вдруг вспомнил, как это на самом деле здорово, и начал рисовать черт-те что. Просто водил рукой туда-сюда. Смело, широко, размашисто. Люсинда говорила, что я у нее один такой за всю историю. Но по тому, как она говорила, было не разобрать, хорошо это или плохо.
Я так обрадовался, что в моей голове нашлось место для Люсинды, что просто вцепился в нее своими мыслями, лишь бы только Фёкла больше не появлялась. Но Люсинда вдруг тоже куда-то исчезла. В голове осталась одна пустота. Это еще и лучше. Когда моя голова вот такая, безмысленная, рисовать с ней – одно удовольствие.
