В общем, не знаю, как они там с этим японским будут разбираться, а я сразу сказал, что – пас (пришлось соврать Аде Семёновне, что у меня живот разболелся). Она тут же всполошилась, хотела меня в медпункт вести – такая заботливая. Но я сказал, что это у меня от сладкой жизни глисты взбунтовались и незачем волновать врачей по таким пустякам. Ада Семёновна вроде поверила. Сказала с чувством: «Как же я устала от всех этих протестов!» – и разрешила мне никуда не ходить. Но я всё-таки решил пойти хоть куда-нибудь и в итоге завернул к нам в комнату. Дожидаться ржавого возмездия.
Настроение у меня было ужасное. Я с надеждой выглянул в окно – вдруг солнце появилось? Но за окном по-прежнему лил дождь. Тогда я улегся на кровать и стал вращать глазами – так можно было сразу всю комнату целиком рассматривать, а не по частям. Смотреть там, конечно, было не на что. Но чем-то ведь надо было заняться?
Я вдруг наткнулся глазами на шкаф и просто обалдел от неожиданности. На моей полке лежали маркеры. Я сразу понял, что это Гнусик. Его рук дело. И как ужаленный подскочил к шкафу.
Новенькие. У меня даже руки задрожали от того, какой же этот Гнусик клевый. Взял и сделал человеку доброе дело. Да еще и наперекор Ржавому. Я-то знаю, что он им с Яшкой запретил со мной водиться. Я это по Гнусику сразу определил. Он вечно на меня смотрит как ненормальный. С трагической такой физиономией. Словно ему очень хочется дружить, но рыжие силы не позволяют.
В общем, Гнусик оказался тот еще Халк. У них же у всех на полках чего только не было, и книги, и брелоки, и патроны какие-то. А моя с первого дня была пустая, сиротливая. Я на нее смотреть не мог, так мне грустно делалось. И тут вдруг посмотрел, а там – маркеры. Целая упаковка. И всё благодаря Гнусику.
Я схватил зеленый маркер, чуть не плача. Просто вцепился в него, как утопленник в спасателя. Ну как-то так.
Не знаю, что на меня нашло. Может, я просто спятил от радости, объевшись чего-нибудь червивого. Я же сто лет ничего не рисовал, хотя до этого всю жизнь рисовал ого-го как. Фёкла меня даже в художественную школу водила, правда, недолго. Как-то у меня с этой школой не заладилось. Или с Люсиндой?
Это наша училка в художке. Странная до невозможности. Весь первый год, что я у нее занимался, она была обычной Люсей Викторовной. И вдруг однажды заявляет, что она больше не Люся, а Летиция. И мы теперь должны называть ее только так. Все дети послушались, а я не смог. Ну а что за ерунда – прикидываться Летицией, когда у тебя на лбу прямо-таки написано – Люся? Мне вот было просто стыдно так ее называть. За нее стыдно. А Люсинда этого, наверное, не понимала. Всё изображала из себя манерную Летицию. Будто она Айседора Дункан какая-то.
