Вернувшись той ночью домой, потрясенный происшествием, я дал себе клятву никогда больше не принимать участия в мальчишеских битвах. Повесив боевое оружие на стену, я решил из бойца превратиться в охотника за птицами, пользуясь приобретенной на полях сражений меткостью стрельбы из рогатки. В этой новой профессии я научился творить чудеса — правда, за счет бедных ийгуирро, скромных голубых вьюдит и других несчастных пичуг, селившихся на высоких и густых деревьях аллеи Сементерио.
Среди ребят я завоевал славу одного из самых ловких и метких стрелков из рогатки. Это необыкновенно льстило моему самолюбию, я вел себя спесиво и зачастую бился об заклад с товарищами по охоте.
Раз под вечер, сидя с другими ребятами на ступеньках дома, я затеял горячий спор о том, кто накануне наиболее отличился при стрельбе из рогаток. Прямо против нас возвышалась каменная стена аптеки «Ла викториа» с огромным окном, сверкавшим великолепными стеклами. В то время как мы с жаром спорили, подлетел комемаис[39] и, описав круг в воздухе, уселся на оконную раму аптеки. Раздраженный упорством товарищей, которые не соглашались со мной, я сказал, указывая на птицу:
— А ну-ка, посмотрим! Кто из вас отважится сбить ее? Если попасть прямо в пичужку, стекло останется целехоньким.
Никто из мальчишек не принял вызова. И тогда я, возомнив себя соперником Вильгельма Телля[40], с небрежным и хвастливым видом достал рогатку, выбрал самый острый камешек из тех, что наполняли мои карманы, и, хорошенько натянув резинку, стал целиться в птичку. Непоседа прыгала с места на место. Уловив подходящий момент, я выстрелил. Я промахнулся на какой-то миллиметр — и вдребезги разбил оконное стекло, а заодно изящный флакон, стоявший на подоконнике. Перепуганный оглушительным звоном стекла, я очертя голову бросился бежать вниз по улице. Но товарищи меня выдали — аптекарь пришел к нам домой с жалобой, и дяде снова пришлось платить за убытки.
Этот «подвиг» стоил мне жестокой порки.
Кроме того, в течение многих недель — из вечера в вечер — я стоял, согнувшись над умывальным тазом, и лущил семена клещевины для аптекаря, который засчитывал мне по двадцать пять сентаво за каждое квартильо[41] очищенных семян. Так собственным трудом должен был я возмещать убыток аптекаря и расходы дяди — и все из-за какого-то ничтожного промаха.
IV
По решению дяди Сакариаса мы перебрались в другой дом, рядом с аптекой «Ла викториа». Много лет подряд дом этот пустовал; прежде здесь была пекарня. Слева от дома высились большие ворота, подле них стоял огромный сарай, в котором когда-то отпускался выпеченный хлеб. Ворота вели в патио; в глубине виднелся просторный полуобвалившийся навес, а под ним покоились давным давно покинутые, обветшалые печи пекарни. Все это дядя снял за небольшую плату с целью позднее пересдать нежилые постройки в аренду от себя. Какое раздолье тут было для игр!.. А под заброшенным навесом в патио дядя не раз привязывал меня в наказание к столбу и держал там одного до поздней ночи.
