Первые толчки перемен встретил, как все почти крестьяне, с настороженностью. Партийный билет не положил, как некоторые из его подчиненных, но и рубашку на груди за коммунистов не рвал. Делал свое дело, как и раньше. Когда из Москвы послышалось «Лебединое озеро», Бобыря вместе с другими руководителями хозяйств срочно вызвали в область на совещание. В кулуарах толпилось военное, милицейское начальство, директора заводов и школ, администрация районов и области. Выловив Степана Степановича из толпы, бывший заведующий отделом сельского хозяйства обкома повел его в кабинет директора драмтеатра (в зале очага культуры должно было состояться представление), и там, вытирая несвежим платком пот со лба и шеи, сказал:
— Я тебя, Степан, сто лет знаю, и ты меня. Просьба. Выступи в поддержку наших основ. Тебя люди слушают.
— Каких основ?
— Не притворяйся наивняком. Не знаешь, что происходит, что ли?
— «Лебединое озеро».
— Не шути. Все очень и очень серьезно. Или пан, или пропал.
— Вот оно что… Что же мне сказать?
— Сориентируешься. Человек из Киева выступит — все поймешь.
Бобырь до этого никогда не видел на полном со следами оспы лице партийного бригадира такого смятения. Тот всегда давал указания безапелляционно, без тени сомнения в их уместности, а тут чуть ли не заискивал.
— Я хотел бы услышать от тебя, Никитич, чего нам ждать. Как ты сам думаешь: те, что Чайковского крутят, чего-то стоят?
Ответы Степану пришлось ждать долго, было такое впечатление, что обкомовец забыл родной язык и, с ужасом осознав это, пытается выловить из воздуха хотя бы одно единственное словечко, но тщетно.
Степан Бобырь, так и не дождавшись ответа осторожного Никитича, махнул рукой и пошел к своему месту в битком набитый зрительный зал.
Докладчика Степан Бобырь знал — был тот человек не первой, но и не последней фигурой в Совете Министров, в последнее время замещал министра внутренних дел. Пришлось как-то после очередного совещания в столице даже хорошую рюмку с этим человеком пить — в коллективе, конечно. Выпил тогда этот внешне хрупкий, узколицый человек немеряно, а держался так, будто воду пил. Утром, завтракая перед отъездом и понемногу похмеляясь в гостиничном ресторане, ибо иначе не добрались бы до поездов и самолетов домой, мужики с уважением вспоминали вчерашнего чиновника.
— Представляешь, — говорил Степану сосед по столу, — в восемь утра Крымчук звонит, спрашивает, как здоровье. Я едва губами шевелю, а он смеется: лечись, говорит, голубчик, к сожалению, компании поддержать не могу: уже в кабинете, на работе. Вот это мужик!
