Хозяйка пошла к дому, квартирант опрометью накинул на плечи клетчатую рубашку и натянул узкие джинсы с вытертыми пузырями на коленях.
— Оно и правда, легче стало при солнышке, — сказала, вытирая руки фартуком. — Яичницу жарить или на кефир будешь налегать?
— Как скажете. Можно и яичницу. Хозяин еще спит?
— Спит и кур видит. Наверное, совхоз ему снился, потому что ночью ногами дрыгал.
Мария Ивановна засмеялась, ее сухое лицо помолодело.
— Тогда скажете, когда Степан Степанович за столом будет.
Комната квартиранта была недалеко от входной двери — дубовой, двойной. И ему, и хозяевам удобно: пришел, ушел — никому не мешает.
«Олег Иванович» — обращались к квартиранту в театре, областном музыкально-драматическом имени корифея украинской сцены. Мария же Ивановна отчество не называла, молодой еще. Чтобы так, как к чужому, — Иванович? Она и сама Ивановна. Олегом называла. Привыкла за два года.
Своих детей у Степана Степановича и Марии Ивановны не было, Бог не дал. На самом деле Бог скупым не был. Не справилась она с первой беременностью, все думала — и это сделаю, и то сделаю, ничего мне не будет. В совхозе работала, как заведенная. Муж, молодой, как и она тогда, сто раз говорил: держись подальше от тяжелого! Недосмотрел. Подняла вилами глыбу навоза — и все.
Лечили ее, передовика производства, Степан исходил все начальство, вплоть до областного. Тогда он уже совхоз возглавил, овощами свежими не только Слобожанщину — мог и север России обеспечить — и обеспечивал. Имел Степан с чем идти и к начальству, и к врачам. Но бесполезно. Против природы напрасны все человеческие хитрости, да и знания тоже.
Мария Ивановна плакала по ночам. Степан Степанович утешал: может, все они, врачи, ошибаются, давай еще раз…
Тогда, уже давно, уважали Степана Степановича, не раз сидел он то в зале, то в президиуме областного, а иногда и республиканского съезда передовиков, выходил, бывало, на трибуну и говорил не по бумажке. Говорил потом, когда были претензии — мол, много себе позволяешь: «От ваших бумажек гнилью пахнет, разве можно людям газету жевать? Разве что-то не то сказал? Что? Я толковый, учту». Писари видели, что Степана Бобыря партийное начальство, вплоть до самого высокого, слушало не так, как других, еще и улыбалось и аплодировало, так что были осторожны и радовались, когда тот хоть одно предложение с их писанин озвучивал.
Звезда Героя Социалистического Труда Степана не испортила. Не драл носа, с утра пропадал в хозяйстве, людей за быдло не держал, держался почтительно, своим был.
