— А еще кто там играет? Король кто?
— Лир, как всегда, народный артист, единственный и неповторимый Салунский.
Олег встал, наморщил лоб, втянул голову в плечи, изменился с виду, будто постарев моментально лет на двадцать, и продекламировал:
… Закуй лишь в злато грех —
И правосудье треснет, как копье.
Виновных нет, поверь, виновных нет:
Никто не совершает преступлений.
Берусь тебе любого оправдать,
Затем что вправе рот зажать любому.
Купи себе стеклянные глаза
И делай вид, как негодяй-политик,
Что видишь то, чего не видишь ты.
Олег выдержал театральную паузу, затем переменился на глазах, засмеялся и снова сел на скамью.
— Это вам король Лир. Михаил Кононович Салунский. Похоже? Вы же, кажется, его знали? То есть, знаете?
Степан Степанович не выказал никаких эмоций, разве что глаза его будто сверкнули против солнца, полным своим кругом выкатившимся из-за крыши дома.
— Да было, встречались. Давненько, правда, еще тогда, когда Степан Бобырь в героях ходил, везде был приглашен. Салунский хорошо пел после рюмки. И никогда не заводил тех песен, что с утра до вечера тарахтели по радио. «Мой адрес — не дом и не улица…» Помню, после какого-то областного пленума, как принято было, поляну накрыли в рощице, подальше от людских глаз. Ну, и без артистов, певцов не обходилось. Вопрос на пленуме был так называемый идеологический, об интернационализме говорили, какие-то проявления национализма осуждали. Где они их находили, эти проявления, видимо, хорошо искали чуть ли не под землей… Ну вот, когда уже после причащения и доброй еды на пение потянуло, Салунский — он меня по имени называл, и я ему «Миша» говорил — затянул «Бьют пороги». Видимо, партийное начальство раньше никогда не слышало, да и Тараса Григорьевича вряд ли читало как следует, потому что сначала сидели с блаженными рожами, пока дошло, что к чему. Заерзали, физии насупились, а Михаил увлекся, не видит, что с начальством творится, и тянет себе до конца: «Вот где, люди, наша слава, слава Украины!» Голос имел такой, что волки прятались. Допел, с довольным видом глянул вокруг и сник: начальство отвернулось, подпевалы возле них, как мошкара, вьются, никто рюмки Михаилу не подносит и не благодарит. Сообразил он, что не туда заехал, но уже поздно. Думаешь, испугался? Ни Боже мой. Крутнулся на каблуках и как врежет «Широка страна моя родная…» С гулянки мы ехали вместе, уже совсем хорошие, тогда он мне случай рассказал, может, побасенку про белорусского партизана, известного человека, писателя, к которому претензии были у начальства, мол, игнорирует руководящую роль партии и так далее. Должны были ему на собрании взбучку устроить. Но он о том прознал и, как только судилище началось, без приглашения вышел на трибуну, громко продекламировал хвалебное стихотворение о партии и победно пошел в зал на свое место, правда, не удержался и бросил в президиум: «Меня голыми руками не возьмешь!» Хохотал тогда Михаил и приказывал: «Чем я не партизан!»
