— Дожили, скоро вместо священника красный комиссар будет приходить на крестины. И откуда она только, эта власть, на нашу голову взялась? Жили себе не тужили, детей растили, добро наживали, детям его передавали. А теперь не на кого и работать. Все себе коммунисты забирают.
Эти слова принадлежали старику, которого я раньше не видела у Минды. Глазки у него маленькие, колючие. Говорил он зло, словно бы ни к кому не обращаясь, в пространство.
— Дикари они — коммунисты, только бы все крушить.
— Вы еще скажете, что при немцах вам было лучше. — Не знаю, что заставило меня вдруг вступить в спор с этим стариком. Но я не могла смолчать. Перед глазами стояли разрушенные города, полыхающие деревни. Я видела перед собой коммунистов, о которых читала, с которыми встречалась в ЦК партии Эстонии, в укоме. Что имели они для себя? Ничего. Они создавали для других, с трудом, жертвуя покоем, собой, недоедая, недосыпая. Восстанавливали то, что разрушили варвары-фашисты. Что мог знать о коммунистах этот сытый старик, который думал только о своем благополучии?
Высказав все, что накипело на душе от злых слов старика, обвела взором собравшихся, увидела пьяные расслабленные лица молодых, угрюмые — стариков, не выдержала и, чувствуя, что вот-вот заплачу, выскочила на крыльцо как была в одном платьице, хотя на улице стоял декабрь. Не хотела, чтобы кто-нибудь видел мои слезы.
После этого случая чувствовала я себя на хуторе скверно. И не потому, что неожиданно для самой себя держала речь. Сознание того, что сама как коммунист очень мало сделала для своего народа, мучило меня, все тверже укреплялась я в мысли, что должна вернуться на трактор. Командиром стать не могу, но как солдат должна занять место в строю. Напишу письмо в ЦК партии, в отдел кадров и расскажу о себе, о том, что в эти трудные годы не могу оставаться в стороне от больших дел. Не могу быть просто наблюдателем, хочу участвовать в строительстве новой социалистической Эстонии.
Несколько раз начинала письмо, но после первой же строки отбрасывала в сторону, комкала бумагу. Никак не могла найти нужных слов. Пока повторяла их про себя, вроде бы все складно получалось. Как только начинала писать, слова, как назло, все разбегались. И все-таки я его написала. Пусть будет, что будет. Не могла я больше так, впустую, растрачивать силы.
О том, что я отправила письмо, никому не сказала. Боялась — высмеют. Но на собрании партактива в укоме особенно внимательно прислушивалась к выступлениям делегатов. Завидовала им. Как они могут красиво, уверенно говорить. Я думала, чувствовала то же, что они, но не могла высказать.
