Николай Константинович поправил очки и продолжил:
— Я утверждаю, что у прокурора нет решительно никаких оснований полагать, что Жданов участвовал в распространении экспроприаторской литературы, приобрел и содержал лошадь, пользуясь ею для развоза нелегальных изданий и нелегальных лиц, или делал попытки к устройству побегов, как гласит соответственная часть формулы обвинительного акта. Утверждая все это, обвинение было введено в заблуждение. Оно черпало свои сведения из сомнительного источника. От одного из этих источников оно уже отказалось, дав перед всеми нелестную характеристику свидетеля Александрова. Вы сами слышали, что обвинительная власть ошиблась, опираясь на него…
— Кто такой этот Александров? — почти неслышно поинтересовался у своего соседа высокий старик с породистым, хотя и несколько грубоватым лицом.
— Знакомый Жданова. Свидетель обвинения… — таким же тихим шепотом ответил ему господин средних лет с внешностью того сорта, которая не бросается в глаза и совершенно не отпечатывается в памяти окружающих.
Мужчины сидели на самой последней скамейке, в местах, предназначенных для публики, и прекрасно слышали каждое слово защитника:
— Однако столь же плох и другой оплот обвинения — оговор подсудимого Сумина, ветеринарного фельдшера. Я не буду говорить перед вами о «красноречии» этого человека и об удивительной запутанности его мысли — история его показаний вам известна. Они написаны на шпаргалке Александрова, в то время как сам Сумин представляет какую-то шпаргалку некоего загадочного «грабителя по кличке Петр», который якобы скрылся — и до сих пор не обнаружен следствием. Сумин снял здесь свой оговор. Но я докажу перед вами, что если бы он этого не сделал, мы могли бы шаг за шагом, утверждение за утверждением, опровергнуть его показания во всем, что касается Жданова. Однако последуем сперва за обвинительной формулой. Ею приписывается Жданову участие в приобретении лошади и в ее помещении в Ново-Гирееве. Каково же было, вероятно, ваше удивление, когда, наблюдая за ходом дела, вы убедились, что ни на следствии, ни на суде не было и намека на то, чтобы Жданов не только принял малейшее участие в покупке лошади, но даже чтобы он знал об этом приобретении!
Николай Константинович Муравьев возвысил голос:
— Эта самая будто бы «ждановская» лошадь, о которой узнала Москва, о которой кричали в газетах все уголовные репортеры, фотографии которой мы видели напечатанными в сотне тысяч экземпляров, — лошадь эта оказалась мифом, неизвестно как проникнувшим в дело и пущенным в публику! Бесспорно и другое. Мой подзащитный не имел ни малейшего понятия о помещении лошади в Ново-Гирееве на даче господина Дмитриева. Бесспорность этого положения признана и представителем обвинения, который заявил здесь, на суде, что «Жданов ни при чем» и в этом.
