и расчесывала волосы свои частым гребнем, и покрывали они и округлившиеся ее плечи, и спину, и падали с лавицы золотистой волной почти до пола в горнице…
Сел за стол. Детишки притулились рядышком, вопросительно поглядывая на тятю.
— Ну, Иван, давай, как старший брат ответ держать. Как вели себя? Мамку слухали?
— Слухали, тятя. — Иван покосился на сестру.
— Слюхали — слюхали — закивала головой Настенка, — только хлебца просим, а у мамки нету, вот она и забижается на нас.
Егорша тяжело вздохнул, прижал к себе ребятишек.
Нюша споро достала из печи горшок со упревшими щами, две пареные репки, налила в кружки молока. Егор встал, перекрестился на Красный угол, детишки повторили за отцом слова молитвы, повернув светлые головенки к мерцающей лампадке.
— Ешьте, родимые!
— А ты?
— Я поснедала уже. Ешьте.
Ванятка и Настя схватили репки, дружно захрумкали. Егор хлебал щи деревянной ложкой.
— Щи царские, Нюша.
— Да уж, крапивушка не даст помереть. Дай Бог, Красава — кормилица доится, знает, горемыка, что нам без нее никак.
— Потерпи, родимая, выберемся.
— Да я ничего, нам с коровкой то грех плакаться. Как в городе то?
— Голодно. Давеча челобитную царю писали, просили хлебушка подкинуть. Фёдор Савельич подписал.
— Прислали хлеба?
— Как же, — отложил ложку. — Батогов прислали. Безобразов солдат пригнал из гарнизона, зачинщиков, кто челобитную писал, повязали.
— А Савельич?
— Пятьдесят ударов батогами прилюдно!
— Как же? Господи! Мастера! Батогами? Перед честным народом? — Нюша всхлипнула, вытерла рушником набежавшие слезы.
— Что, мамка, плачешь? Кого батогами?
— Кыш с лавки, на улицу ступайте, неча во взрослые разговоры встревать.
— Запил Фёдор Савелич, уже неделю на стройке не появляется, тятя говорил, пьет. В кружало[76] завалился на торговой площади, там и спит на лавке в задней горнице. Хозяин не гонит, знает, что Фёдор Савельич расплатится. Не тот человек, чтобы обмануть.
— Чтой — то делается? Безобразов то! Имя, какое!
— Имя в самый раз! Злой, что Кащей. Сказал, если Савельич стену к весне не достроит — не сносить головы. Мир с поляками заканчивается. Ждем войны.
Нюша перекрестилась на образа:
— Господи, помилуй! Матушка Богородица, помоги, спаси землю русскую.
— Выдюжим, Нюша! Не горюй!
— Да как же, Егорушка, помнишь, малые в землянке мерзли? Неужто и детушкам нашим такая судьба уготована?
— А зачем стену строим? Ты бы увидела ее, Нюша! Богатырь — стена. Шесть тысяч люду строит. Яблоку негде упасть: камень возят со всех городов, Старицы в Рузе, а известь жгут в Бельском уезде и у Пречистой в Верховье.
