Тетушка плакала над этим фильмом навзрыд. Я тоже хотел, но не смог. В смысле, я вовсе не социопат и понимал, насколько печально положение героини.
Я спросил у тети можно ли взять апельсин, и она сказала «да», так что я отправился на кухню, открыл холодильник и тихонько вынул хабанеро из полиэтиленового пакета. Затем разрезал перец на две половинки и натер глаза. Жгло адски! Как будто к ним приставили по паяльной лампе. Зато я не могу отрицать результат — новые слезы!
— Что с тобой? — спросила тетя, когда я заплаканный вернулся в гостиную без апельсина.
— Расстроился из-за фильма.
Не забывайте: мне было всего шесть.
Тетя снова сунула меня под кран в ванной и предупредила, что я могу ослепнуть, если буду продолжать в том же духе. Меня обеспокоила легкость, с которой она разгадала мой обман. Неужто настоящие слезы не жгут, как кислота?
Я продолжал в том же духе, а тетя ругалась и промывала мне глаза. К психиатру она никогда меня не водила, и, оглядываясь в прошлое, я ее понимаю: врачи стоят денег. Правда, когда вспоминаю детство, меня неприятно удивляет, что она не перестала покупать перцы хабанеро.
Я не плакал, когда в школе меня столкнули с качелей, когда поскользнулся на льду, когда пришлось съесть подозрительный «M&M» без глазури, якобы очищенный, и когда я случайно зашел в женский туалет, а Джимми Зепп заметил и разболтал всей школе, после чего все начали надо мной смеяться и обзывать девчонкой.
Плакал я только от перцев. А позднее, уже в шестнадцать, — от вилки.
Помню, в тот день я пришел домой, покосил газон, подстриг кусты, помыл машину и, когда тетя поставила передо мной тарелку спагетти, набросился на еду, как волк. Тут же навернул на вилку и поднес ко рту.
Прежде чем закатывать глаза знайте: я вовсе не пытаюсь оправдать лютым голодом то, что воткнул себе в щеку вилку. Не пытаюсь намекнуть, что вы поступили бы так же. Хоть мы и не знакомы лично, поверьте, я стопроцентно уверен, что вы бы не стали так делать. Но я сделал и заплакал, потому что у меня из щеки торчала обернутая спагетти вилка.
Моя обычно добрая, понимающая и политкорректная тетушка, не выдержав, спросила уж не умственно отсталый ли я.
Я вынул вилку, съел намотанные макароны и бросился к себе в спальню порыдать в одиночестве. Почему так вышло? Мне доводилось испытывать боль и сильнее, да и унижали меня похлеще. Так почему слезы?
Как только рана зажила, я ткнул себя снова. И заплакал.
Как только и эта рана зажила, я ткнул себя снова. И снова заплакал.
