Может, случившееся — это знак, что мне наконец нужно показаться врачу?
Я очень осторожно и медленно открываю глаза, с усилием приподнимая веки, и ищу взглядом ту самую полоску ночного неба. Какая-то часть меня боится, что, когда я взгляну на него, окажется, что оно-таки поглотило меня, и я увижу не небо, а лежащую внизу сеть бруклинских улочек. Когда я вижу, что небо — там, где ему и положено быть, у меня вырывается вздох облегчения.
Я сажусь, и мне сразу становится легче, а затем прислоняюсь спиной к боковой двери — жду, когда кровь перестанет стучать в ушах и висках.
Если честно, с тех самых пор, как не стало мамы, я в любой момент готова была сломаться. Я помню тот момент, этот жуткий телефонный звонок от папы. Его собственное горе так тяжело наполняло слова, что они казались какими-то неправдоподобными. Тот момент стал своего рода осью, рычагом, на котором с тех пор балансировала моя жизнь. И, может быть, теперь, после просмотра той пленки, я уже не гнусь под тяжестью этой потери, а просто сломалась.
— Мы приносим извинения за технические неполадки, нормальная Луна вскоре вернется в эфир, — шепчу я, и звук собственного голоса действует на меня успокаивающе. По крайней мере, я сама все еще существую.
Я отдыхаю еще минутку и вдруг слышу голоса двух детей, идущих мимо по улице. У них такой сильный акцент, что я не могу понять, на каком языке они говорят. Возможно, на… испанском? Медленно, по мере того как мой взгляд начинает фокусироваться, я наконец замечаю небольшие, но существенные различия между тем, что я видела (или думала, что видела), и тем, чем оно было на самом деле — чем бы оно ни было — до того, как оно меня вырубило. Я могла бы поклясться, что по пути вниз врезалась в гигантские мусорные баки, а теперь их нет. Их место занимает пара старомодных контейнеров слева от меня, переполненных гнильем и всяким мусором, — его едкая вонь терзает мой нос. Кто бы ни забивал эти ящики мусором, он не сильно переживал насчет дальнейшей утилизации. Я отворачиваюсь от вони, и тут на меня снисходит озарение, что стук, который я слышу, исходит не из моей головы, а из маминого дома.
Действительно, по ту сторону ярко-зеленой двери слышен медленный, но устойчивый и ритмичный барабанный стук. По мере того как головокружение сходит на нет, я вижу, что забор, который, как мне казалось, окружает здание, вовсе не здесь, а проулок, заполненный гнетущей темнотой, широко распахнут мне навстречу. Я вглядываюсь в него, и в это время мимо проезжает автомобиль. Он выглядит старым, даже винтажным, таким, какой можно было бы увидеть на вершине холма во время автомобильной погони из телесериала «Старскай и Хатч». Его выхлоп разносится по дороге, стекла на окнах опущены, и голоса парней, сидящих внутри, вырываются изо всех щелей — они кричат и свистят какой-то девушке, которую я видеть не могу.
