Он старался произнести это беззаботно, а у самого душа была скована страхом. Он погладил влажную руку матери. Давно он не делал этого. Не умел быть ласковым, да и у нее не было времени на нежности.
— Еще какой-нибудь год, и я сам буду заботиться обо всем. Будет же курфюрст мне платить наконец. Я бесплатно работаю уже два года.
Слабое утешение! Они знали это оба. Сыновья музыкантов играли в оркестрах годами. До той поры, пока кто-нибудь из музыкантов умирал или оставлял службу. Тогда являлась надежда получить жалованье. Но уверенности не было никогда. Курфюрст всегда может отдать освободившееся место кому угодно!
Все-таки мать немного повеселела.
— Ты у меня славный, Людвиг!
— Я пойду играть, мама!
Он исчез в своей комнате и сразу же забыл о своих заботах, будто скверна прошедшей ночи куда-то испарилась. В воздухе заискрилась надежда. Так было до той минуты, когда удар колокола оповестил о наступлении полдня. Людвиг вскочил, забыв прошептать привычное «Отче наш», и вылетел из дома, как испуганный птенец из клетки. Неизвестность снова терзала его.
В дверь знакомого дома Людвиг позвонил слишком сильно. Его натуре было свойственно бурно чувствовать. И только когда горничная ввела его в комнату, где висела знакомая хрустальная люстра и стояли обитые атласом кресла, он затих как ягненок. Удивительная атмосфера в этом достойном доме! Людвиг стоял посреди комнаты и старался угадать, почему в этом доме в человека вселяется чувство уверенности.
Но вот в комнату вошла хозяйка дома, одетая так, будто она только что с улицы. Ее темно-каштановые волосы были собраны в узел.
— Добрый день, Людвиг!
Он покраснел, сообразив, что должен был поклониться первым.
— Садитесь. Надеюсь, вы будете довольны моими новостями.
— Да, думаю, буду, — нерешительно промолвил он, сидя на обитом атласом стульчике с тонкими ножками.
— Так вот, ваш отец и вы сегодня ночью на улице не появлялись и никаких происшествий не было.
— Простите, я не совсем понимаю….
— Дело вот в чем. Оба стражника и два служащих городской полиции обещают вычеркнуть все из своей памяти.
Она умолчала, что эта забывчивость была куплена несколькими дукатами.
— Вы довольны?
Ответ она могла прочитать в его сияющих глазах.
— Ну, а другие новости тоже недурные. Только это большая тайна и вы не должны ее разглашать ни в коем случае. Даже отцу своему не говорите.
— Да, конечно!
Госпожа Брейнинг открыла лежавшую на столе серебряную коробочку и вынула листок, исписанный почерком торопливым, но красивым.
