Все, кому я потом о нем рассказывал, спрашивали: «И он попробовал к тебе подкатить?» Да, было такое. Но почему такой исход очевиден для всех, хотя он совсем не был очевиден для меня, того, кто встретил этого парня и говорил с ним?
Позже, высадив меня перед домом, где жили мои друзья, он подождал минуту, посмотрел, как я перехожу улицу, и поехал прочь, быстро набирая скорость.
Я приставил ладони ко рту, чтобы получился рупор. «Мори! – заорал я. – Кэрол!» Когда я приезжал в Сиэтл, мне вечно приходилось стоять на тротуаре и кричать под их окнами на четвертом этаже, потому что входная дверь всегда была заперта.
– Иди отсюда. Убирайся! – раздался женский голос из окна первого этажа. Это было окно управляющего.
– Здесь живут мои друзья, – сказал я.
– Нельзя так орать на улице.
Женщина подошла к окну. У нее были точеные черты лица, блестящие глаза, на шее выступали жилы. Она выглядела как фанатичка, вот-вот начнет проповедовать.
– Прошу прощения, это у вас немецкий акцент?
– Начинается, – сказала она. – Ох и любите вы все врать! Такие вы вежливые.
– Главное, чтоб не польский. – Я сделал пару шагов назад. – Мори! – крикнул я. И громко свистнул.
– Все. Это уже слишком.
– Но они живут вон там!
– Я вызываю полицию. Хочешь, чтобы я вызвала полицию?
– Господи Иисусе. Ну ты и сука, – сказал я.
– Ну надо же. Вежливый взломщик убегает, – прокричала она мне вслед.
Я представил, как запихиваю ее в гудящую печь. Ее крики… Пламя охватывает ее лицо, оно горит. Небо было красное, как гематома, с черными пятнами – почти в точности как татуировка. Закату оставалось жить две минуты.
Улица, на которой я стоял, спускалась по холму к Первой и Второй авеню, в нижнюю часть города. Ноги несли меня вниз. Я плясал на своем отчаянии. У входа в бар под названием «У Келли» я поколебался – внутренности кабака плавали в противном свете. Заглядывая внутрь, я думал, неужели я буду сидеть там и пить со всеми этими стариками.
Прямо напротив была больница. Здесь, в радиусе всего нескольких кварталов, их было четыре или пять. На третьем этаже этой стояли и смотрели в окно двое мужчин в пижамах. Один из них что-то говорил. Я почти мог проследить весь их путь, до палат, из которых они выбрели, вырванные болезнью из всего, чем они жили.
Два человека, два пациента, не ложатся в свои койки после ужина, идут бродить по коридорам больницы и встречают друг друга, а потом стоят в маленьком холле, где пахнет сигаретными окурками, и смотрят вниз на парковку. Эти двое, тот и другой, больны. Их одиночество ужасно. А потом они находят друг друга.
