Анни думала о Сири. О том, что в итоге заставило ее решиться. В багажнике Тату до сих пор лежала ее дорожная сумка. Сегодня утром, подумала она. С тех пор прошла целая жизнь.
Порой жизнь проходит просто так, день за днем, год за годом, и ничего особенного в ней не происходит. Ну, разумеется, сама жизнь это уже событие, но человек спокойно плывет по течению, он всем доволен, достаточно доволен, чтобы оставаться на месте. А потом вдруг – раз! – происходит все и сразу. Годы накопившейся тоски, гнева и разочарований, годы несбывшихся надежд и ожиданий в итоге набирают силу и готовы прорваться наружу, и в голове с трудом укладывается, что прошло всего двенадцать часов, а уже столько всего сказано, сделано, обдумано и произнесено, и все это уже не изменить и не повернуть назад.
Пейзаж за окном, чужой и черный. Анни чувствовала его, но ничего не видела, будто совершенно ослепла для всего того, что так хорошо знала, словно стрелка ее внутреннего компаса сломалась, и тот мир, каким она его помнила, стал теперь совершенно другим.
* * *
Свет в Аапаярви не горел, братья и сестры в полной темноте проскользнули в дом и легли спать. По дороге они забрали младших братьев. Алекс жаждал попариться в бане, и Тармо с Лахьей проводили его, натопили для него печь и все ему показали. После чего скрылись в своих комнатах.
На кухне остались Анни и Сири. Много слов, очень много непроизнесенных слов лежали сейчас между ними, словно беспорядочная куча пряжи, которую невозможно смотать в клубки.
Развод. Анни постоянно бросалась этим маленьким словом в свою маму. Словом, от которого ее мать с отвращением отворачивалась, отбрасывая его обратно к ней. И теперь оно лежало перед ними. В тусклом свете от кухонной лампы.
– Что же заставило тебя решиться? – спросила наконец Анни.
Сири зажмурилась. Перед ее мысленным взором возникло лицо Тату, его обожженная щека, опаленные волосы, как он чуть было сам не сгорел, его безвольное тело, которое она вытащила из гаража (боже, какое неслыханное счастье, что она успела вовремя!). Тот самый гараж, который он любил больше собственной жизни.
Потом всплыло лицо Арто, его ошпаренное кипятком крохотное тельце. А после него – еще один, куда более маленький ребенок, безжизненной куклой повисший у нее на руках. Сири покачала головой.
– Думаю, тут сыграли роль сразу несколько обстоятельств.
– Какие же?
Сколько может понять ребенок? Как много он способен перенять у взрослых?
