Но сначала все-таки хочет достучаться словами. И здесь Он Себя не будет сдерживать — а Он умеет и кнутом, и пряником. На Тайной Вечере Христос скажет такие страшные слова, которые немыслимо было услышать от Него во все годы Его проповеди. Но говорить Он будет по нарастающей, ибо трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит (Мф. 12: 20), и с порога словесные затрещины отвешивать не станет. От легких прикосновений до затрещин будет несколько этапов, и у Иуды будет шанс на каждом этапе.
Правда, первым он уже благополучно пренебрег. Ну хорошо, вот второй.
Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: …Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете. Не о всех вас говорю; Я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою (Ин. 13: 16–18).
Это пока не прямое обличение предательства. Пока только намек, отсылка к 40-му псалму, очень мягкое обозначение своей позиции: кто знает, о чем речь, тот поймет, а остальные за пасхальным ужином просто не вспомнят, что это за псалом и о чем он. Я не хочу говорить больше, но уразумей, пожалуйста, что Я все знаю. И, конечно, это обращение к совести предателя, к тому, что связывало их с Христом три года, ведь целиком строка псалма звучит так: Даже человек мирный со мною, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту (Пс. 40: 10).
Я полагался, Я доверял, Я и сейчас опираюсь на твое плечо — услышь Меня, опомнись.
Иуда, разумеется, не пропускает это мимо ушей: не в том он состоянии, чтобы отвлечься на еду и не расслышать слова Христа. Но и на этот раз он промолчит, хотя, надо думать, нервируют его эти намеки.
Молчишь? Ладно, вот тебе третий шанс, и не говори, что Я не предупреждал.
…и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня (Мф. 26: 21).
А вот это уже без обиняков. Как за шкирку тряхнул.
Вот интересно. Он сажает предателя рядом, подчеркивая их близость и Свою дружбу, но не обращает к нему напрямую слова обличения. Хотя, в общем, было несложно шепнуть ему: Я знаю, что ты замыслил, остановись. Но Иисус почти до самого конца не обращается прямо к Иуде, скорее всего, и не смотрит на него — иначе вышло бы слишком откровенно и понятно для остальных.
Он не обличает напрямую, чтобы не разозлить и не напугать, чтобы не оттолкнуть и даже гипотетически не шатнуть чашу весов в сторону зла. Он все говорит как бы «в воздух», ожидая встречного шага в ответ на Свою добрую волю. Пойми, говорит Он, что Я не хочу пригвоздить тебя обличением, Я тебе хочу добра, а вовсе не твоего унижения.
