. Я нашел лишь одно исключение, да и то предположительное: в отчете о банкете в Труа в честь Казимира Перье говорится, что в конце трапезы супруги главных местных нотаблей получили возможность выразить свое почтение госпоже Перье, из чего, по-видимому, можно сделать вывод, что эта последняя, сопровождавшая мужа, была допущена к пиршественному столу; однако ее статус как супруги героя дня был совершенно исключительным
[163]. Зато нередко случалось, что дам и девиц приглашали взглянуть на пиршественную залу уже после десерта и произнесения тостов. Как правило, именно они занимались сбором пожертвований, что соответствует одной из их традиционных социальных ролей — роли благотворительницы
[164]. Однако, судя по документам, некоторые дамы и девицы питали нескрываемый интерес именно к политической стороне праздника, в котором участвовали их супруги или братья (невозможно вообразить, чтобы они были допущены туда, где не присутствовали их родные
[165]); можно также предположить, что некоторые из гостей желали получить свидетельство о благонравном поведении и развеять подозрения, которые неминуемо возникли бы в маленьких городках и замкнутых обществах, если бы никто не мог удостоверить, что на этих собраниях в самом деле царит тот идеальный порядок, о каком сообщают местные газеты.
В конце трапезы, за десертом, наступало время тостов, когда сотрапезники поднимали бокалы, как правило наполненные шампанским, сначала за здоровье короля, затем за королевскую фамилию, а затем за героя или героев праздника. Но случалось, что тосты произносились также за Хартию, за палату пэров или депутатов, за национальную гвардию и даже за Торговлю, за Земледелие или за процветание города Ангулема. Тосты были призваны выразить цель, объединяющую гостей, их общие чаяния. По этой причине либералы, сочиняя пародию на банкет своих противников-клерикалов, могли вложить в их уста «тосты за пересмотр конституции, за взятие Франции в опеку, за презрение к шарам, за право двух ветвей власти навязывать свою волю третьей и за истребление всех тех, кто не принадлежит к числу иезуитов»[166]. По той же причине первый тост, как и на масонских банкетах, всегда произносился за здоровье короля; он мог оказаться и последним, однако обойтись без него было невозможно. «Французская газета», которая забыла или притворилась, что забыла в 1830 году о банкетах в «Радуге» и на улице Горы Фавор, возмущалась тостом, произнесенным в «Бургундском винограднике»:
