. Члены этой партии, самым видным представителем которой был Франсуа Гизо, до 1830 года отстаивали либеральные взгляды, но после революции перешли на консервативные позиции. Партии сопротивления противостояла партия движения, представленная левым центром и уже упоминавшейся династической оппозицией, наиболее видным деятелем которой был Одилон Барро. Еще левее были радикалы-республиканцы (такие, как многократно упоминающиеся в книге Ледрю-Роллен и Гарнье-Пажес), а на самом левом фланге, уже вне парламента, находились социалисты-фурьеристы и коммунисты-«икарийцы» (последователи Этьенна Кабе). Все эти люди по-разному представляли себе политическое будущее Франции: сторонники династической оппозиции желали лишь расширения электоральной базы, а радикалы мечтали о всеобщем избирательном праве. Возможно, все они никогда не объединились бы, если бы не непредусмотрительная политика июльских властей, которые через восемнадцать лет в других условиях повторили ошибку своего предшественника Карла Х и вознамерились отнять у народа то, чем он дорожил более всего; в данном случае этой драгоценностью стало право собираться мирно и без оружия. Именно поэтому последняя, 12-я глава книги Робера носит выразительное название — «Запретить банкет — значит развязать революцию».
* * *
Несколько замечаний о переводе терминов. Наибольшая сложность связана с самим французским словом banquet, стоящим на обложке книги Робера и обозначающим ее главный предмет. В русской традиции применительно к кампании 1847 года, приведшей к Февральской революции 1848 года, установилось употребление слова «банкеты». Однако по-французски и «Пир» Платона — это тоже banquet. Поскольку у Робера речь идет в основном про трапезы политические, то я, в соответствии с упомянутой традицией, называю их банкетами и лишь в некоторых случаях, когда по-русски решительно невозможно вести речь о банкете (например, невозможен «банкет праведников»), употребляю слово «пир» или, для ясности, сохраняю оба синонима (пир, или банкет).
Пояснения заслуживают два французских термина, сложных для передачи на русском языке: l’imaginaire и la sociabilité. Первый чаще всего переводят как «воображаемое», но это субстантивированное причастие по-русски громоздко и невнятно, поэтому я в данной книге предпочитаю — исходя из смысла текста — говорить об «образном фонде» или «образной системе»[3].
Второй термин в книгах по социологии передают как «социабельность», но я, продолжая линию, избранную двадцать лет назад при переводе книги Анны Мартен-Фюжье «Элегантная жизнь, или Как возник „весь Париж“. 1815–1848» (1998), на которую Робер, кстати, по другому поводу ссылается в своем тексте, предпочитаю употреблять старинное русское слово «общежительность», означающее как раз совместное существование, жизнь в обществе.
