Но каким взглядом, глубоким и незабвенным, пробегал он по толпе, по огням, которых прибой останавливался в нескольких шагах от его отталкивающей нищеты! Я почувствовал, что мое горло сжато страшной рукой истерики, и мне казалось, что взор мой застлан теми стремительными слезами, которые не хотят вытечь.
Что делать? К чему спрашивать у несчастного всякие странные вещи, какие чудеса может он показать в этом зловонном сумраке, позади своего драного занавеса? Истинно говорю, я не осмеливался; и пусть причина моей робости вас заставит смеяться — признаюсь, что я побоялся его унизить. Наконец я решился положить мимоходом немного денег на одну из его досок; я надеялся, что он угадает мое намерение, вдруг неизвестно с чего нахлынувшая толпа людей унесла меня далеко от него.
И вот, возвращаясь оттуда, подавленный этим зрелищем, я все хотел разобраться в неожиданно испытанном страдании; и я подумал: «Это я видел прообраз старого литератора, пережившего то поколение, которое он так блистательно развлекал; прообраз старого поэта, без друзей, без семьи, без детей, который опустился от своей нищеты и от неблагодарности публики, к которому в его балаган забывчивая толпа не хочет больше ходить!»
Фанчулло был изумительный шут и почти принадлежал к числу друзей Принца. Но людей, по положению предназначенных для комического, роковым образом привлекают важные дела; и хотя может показаться странным, что идеи родины и свободы деспотически овладевают мозгом фигляра, все же Фанчулло в один прекрасный день примкнул к заговору, составленному несколькими недовольными дворянами.
Всюду существуют предатели, доносящие властям на тех беспокойных людей, которые хотят низвергать правителей и преобразовать общество, не спросясь его. Вышеупомянутые синьоры были арестованы и вместе с Фанчулло приговорены к смерти.
Я готов был думать, что Принц был разгневан, найдя своего любимого комедианта в числе восставших. Принц был не лучше и не хуже всякого другого; но чрезвычайная чувствительность во многих случаях делала его более жестоким и деспотическим, нежели все ему подобные. Страстный любитель искусств, впрочем, великолепный знаток, он был воистину ненасытен по части наслаждений. Довольно безразличный в отношении людей и нравственности, истинный художник сам по себе, он не знал более страшного врага, чем Скука; и необычайные усилия, которые он делал, чтобы укрыться от этого всемирного тирана или его победить, несомненно, снискали бы ему со стороны какого-нибудь сурового историка прозвание «чудовища», — если б в его владениях разрешалось писать что бы то ни было, не клонящееся к удовольствию или к изумлению, которое есть одна из самых изысканных форм удовольствия. Великим несчастьем этого Принца было то, что у него никогда не было поприща, довольно обширного для его гения. Бывают маленькие Нероны, которые задыхаются в слишком тесных границах; грядущие века никогда не узнают ни их имен, ни намерений. Непредусмотрительное Провидение дало нашему Принцу способности более обширные, нежели его владения.
