В первый раз мои убеждения пошли в разрез с этой самой «жизнью» во имя Великой Идеи во время последней пограничной войны с королевством Гринфаль. Наш ударный корпус захватил небольшой, но хорошо защищённый городок милях в двадцати от наших рубежей. И… был отдан небывало жестокий, даже для нашего времени, приказ — все дома спалить, а жителей от мала до велика, уничтожить. Моей сотне поручили расправиться с крестьянами одной из девяти близлежащих деревушек. Прибыв на место, я распорядился собрать народ, тщетно пытавшийся укрыться в погребах, на горищах да в сараях. Набралось душ двести пятьдесят-триста, трясущихся от страха и подвывающих на все лады.
— Жить хотите? — громко вопросил я, предварительно призвав толпу к тишине поднятой вверх рукой.
— Да, господин! Хотим! Пожалейте… Деток хотя бы не трогайте! Создателем умоляем! Пощадите… Ведь ваш же человеческая мать родила, а не дикая волчица! Пожалейте… — вразнобой донеслось в ответ.
— Тогда быстро берите самое необходимое и уходите, — велел я, прекрасно осознавая возможные последствия подобного поступка. Выражались же они примерно в трёх видах казни: повешении, отрубании головы или в четвертовании. Ибо по нынешним меркам моё деяние тянуло на государственную измену. Но я понадеялся, что среди моих ветеранов стукачей не найдётся, и не ошибся в том.
Вскоре крестьяне были в ближайшем лесу, расположенном неподалёку, за уже убранным пшеничным полем. Вместе с собой они пригнали и всю, какую ни есть скотину.
Это был максимум, что я мог для них сделать. Только, увы, жилища в него не входили… Но, я попытался утешить себя мыслью, что их можно отстроить, а вот загубленные жизни — не вернёшь никогда…
Тем не менее, команда — «Жги»! — брошенная вроде бы уверенным, твёрдым тоном, внутренне далась мне не легко. Ведь дом… Это святое! Это то, что напрямую связано с внутренним миром человека, с его чувствами, с его душой, с его предками…
Последующий второй раз не сошёл мне так легко с рук. Да я на это и не рассчитывал. Случилось сиё событие в Илате, когда народ, возмущённый непомерными налогами и тотальным разворовыванием казны государственными мужами, вышел на главную площадь перед монаршим дворцом и потребовал справедливости. И её ему немедленно явили, в лице нескольких тысяч солдат, среди которых находились пятьсот лучников и пятьсот арбалетчиков. Что они способны были сотворить с практически безоружной толпой, я себе представлял очень хорошо. Поэтому, предваряя вот-вот грядущую команду произвести залп, я вышел из рядов своей сотни и призвал солдат не становиться палачами собственного народа. Насколько помню, я сказал примерно следующее:
