Я поцеловал зайца в последний раз и опустил его на землю. Он замер на месте, глядя на меня. Понимая, что скоро мой дед или отец прийдут сюда посмотреть, чего я так долго копаюсь, я начал хлопать руками и топать ногами, в надежде прогнать несчастного зайца. Мой план сработал, и, после первого неуверенного скачка, он быстро подобрал темп и вскоре исчез в поле. Я быстро вытер слезы, разломал ловушку на части и забросил их как можно дальше друг от друга. Позже я солгал моему деду — впервые в жизни я решился на такое — что кто-то сломал его ловушку, и он решил, что это должно быть соседские дети-хулиганы. Я же больше никогда не мог есть кролика.
Британская тюрьма, май 1945
— Ешь, что дают, это тебе не отель «Ритц», это тюрьма. Должен быть благодарен, что вообще кормят, нацист чертов!
Охранник с лязгом захлопнул окно в двери камеры, а я так и стоял, хмурясь на миску, что я держал в руках с тем, что они называли едой. Я был голоден как волк после того, как мы пропрятались в горах с моими верными адъютантами, когда есть было нечего, кроме французских леденцов. И они у нас почти закончились перед тем, как американцы пришли наконец арестовывать меня. Но тогда у нас хотя бы был целый ящик с конфискованными сигаретами, которые я попросту украл из хранилища РСХА перед тем, как скрыться в Австрии. Быть шефом РСХА, или Главного имперского управления безопасности, определенно имело свои преимущества: никто и слова не сказал, пока мы выносили ящики с сигаретами, фальшивыми деньгами и алкоголем. Здесь же я на стену готов был лезть без табака.
Я поставил миску на шаткий стол, сел на маленький табурет, который издал угрожающий треск под всеми моими ста килограммами веса, и понюхал содержимое погнутой алюминиевой посудины. Я не мог толком разобрать, что это вообще такое было, и задумался о возможности того, что мои «гостеприимные» охранники запросто могли туда плюнуть, прежде чем принести это мне в камеру. Два тонких куска черного хлеба выглядели не так подозрительно, как коричневая бобовая похлебка, и я принялся с аппетитом запихивать их в рот. Похлебка отправилась прямиком в унитаз: я не был настолько голоден, чтобы есть то, что на моей ферме постыдились бы давать даже свиньям.
Я невольно улыбнулся, вспоминая, как она отвергла свиные ребрышки в одном из лучших ресторанов в оккупированной Польше, куда я её пригласил.
— Вы что, еврейка? — Я приподнял бровь при виде того, как она решительно отодвинула тарелку подальше от себя.
