— Хм, я бы никогда не подумал.
— Что мы это изобрели?
— Нет. Что вы вот таким вот образом интерпретировали ситуацию.
Вместо того, чтобы смутить моего нового следователя, я сам запутался.
— Простите, агент?
— Я не имею абсолютно ничего общего с британским СОИ, доктор. Я-то думал, что вы это поймете из того, что я специально попросил говорить с вами наедине, в непрослушиваемой камере, и без свидетелей, таких, как переводчик например. И я уж точно не имею ничего общего с этой вашей, хочу заметить, довольно интересной процедурой допроса, что вы мне только что описали. Я сожалею, что условия и обращение, которое вы тут получаете, далеко от…
— Человеческого? — Я нашел для него подходящее слово.
— Мы предпочитаем называть это третьесортным обращением. — Он опустил глаза с тем, что показалось искренним сожалением.
— А мы предпочитали называть смертные приговоры «приказом об особом обращении». Мы так похожи, немцы и американцы, что даже страшно становится. Хотя, и это понятно. Какая из волн иммиграции населила половину Соединенных Штатов нашим братом? Вторая, по-моему?
— Вторая, все верно. Мне крайне приятно, что вы так интересуетесь нашей историей, доктор.
— Чтобы победить врага, нужно сначала его изучить.
— И вы изучали нас?
Его любопытство было настолько искренним, что он уже всерьез начал располагать меня к себе. А мне такое не нравится. Такие вот вещи всегда заканчиваются ножом в моей спине. И тем не менее, после того, как единственное, что я слышал в течение последнего времени, были постоянные крики и обидные оскорбления, во мне проснулась почти что физическая потребность в нормальном человеческом общении. Хотелось просто поговорить, и неважно с кем, просто посидеть, как пара старых друзей и поделиться друг с другом воспоминаниями. Я готов был делиться моими за его сигареты.
— Я изучал вас и русских. Мюллер только русских. А Гейдрих изучал евреев. Он был так одержим своей ненавистью к ним, что даже выучил иврит. А вы знаете, кстати, почему он так хотел уничтожить их всех до последнего?
— Почему?
— У него самого были еврейские корни, и с его комплексом неполноценности он хотел уничтожить в других то, что ненавидел в себе.
— Я думал, что это просто слух.
— Гиммлер однажды сказал мне, что это правда. Похоже, что у него были какие-то компрометирующие документы на Гейдриха, какое-то дедово свидетельство о рождении, кажется. Он всегда защищал его перед другими, но документ всё равно хранил в каком-то потайном месте, чтобы держать своего любимчика в узде. Он отлично знал, что тот был хладнокровным убийцей, и мог запросто прикончить его, Гиммлера, с парой своих подручных из гестапо, как они оба это раньше сделали с Эрнстом Рэмом. А эта маленькая бумажка была гарантией его безопасности, понимаете теперь, о чем я?
