Кто-то в толпе крикнул:
— Не надо.
Голоса на лестнице сделались громче.
Женщина медлила.
А я стоял на балконе, смотревшем на безлюдную мощеную площадь. Узкий балкон, с низкой стенкой из желтого котсуолдского камня. Тонкий слой бетона, а за ним — семьдесят футов до земли.
Женщина стояла рядом, глядя на уличные огни в отдалении. Ей было столько же, сколько мне. Я давно ее знал, но, прежде чем спросить, она помедлила. Я знал, что она боялась ответа.
— Нашел что-нибудь?
— Достаточно, — сказал я.
Она отвернулась.
— Я… разочарована. Но спасибо.
Я пожал плечами.
— Поэтому я здесь.
Она горько рассмеялась и ушла внутрь.
Начался дождь.
Раздался краткий, громкий вопль ужаса и, эхом, крики снизу. Я глянул за парапет и увидел, как толпа устремляется к южной стене башни.
Женщина исчезла.
— Я уж думал, она вовсе не спрыгнет, — угрюмо сказал Смерть. Я неохотно приковылял к тому месту, где он стоял, и посмотрел за край. Женщина ударилась о мостовую головой. Тело ее раскинулось, как морская звезда на дне. Череп раскололся.
— Я слышал голоса, — сказал я ему, показывая на лестницу.
— Вот поэтому время и важно. Если б я ее не столкнул…
— Вы ее столкнули?..
Он пожал плечами.
— Я Смерть. У меня нет выбора.
Мы молча смотрели на сцену внизу, пока не услышали людей на крыше позади нас. Когда обернулись, увидели юную пару, целовавшуюся у восточной стены. Они совершенно не сознавали, что произошло.
— Вы написали записку? — спросил он.
На меня накатила паника.
— Не смог придумать…
— Сейчас самое время.
Я извлек ручку, приложил листок к скату свинцовой крыши и быстро накарябал записку. Поначалу она показалась мне бессмыслицей, но чем больше я о ней думал, тем уместнее она мне казалась. Смерть разгрыз конфету, глянул в записку, сунул ее в задний карман.
— Мило, — сказал он.
* * *
Мы миновали парочку по пути к лестнице, и мысли мои вновь понесло прочь.
Я сомкнулся в поцелуе. Моя возлюбленная и я были одним человеком, мы соединились лбами, носами и ртами, плечами, ладонями, грудями, пахом, бедрами и стопами. Нас поглотил поцелуй, он повелевал нами, и мы боготворили друг друга столь полно, и телом, и умом, что стали единым духом, одним восторгом.
И я вспомнил вкус.
Наши рты были как апельсин. Языки — мякоть. Губы — податливая, восковая кожица.
* * *
Добрались до подножья лестницы. В билетной будке никого, но сбившаяся в группы толпа запруживала почти всю пешеходную зону. Смерть велел мне подождать, протиснулся сквозь публику по краю сборища и, словно хамелеон, слился с окружающей средой. Я лишь позже осознал, что он отправился спрятать мою записку на теле женщины.
