въ малороссійскихъ губерніяхъ, на выгодныхъ, дескать, для владѣльца условіяхъ…
Да! да! Въ малороссійскихъ губерніяхъ лучше — климатъ теплѣе, да и народъ-то попроще… народъ-то попроще, вотъ оно что, главное дѣло, сударь ты мой, народъ то попроще, вотъ она штука то какая!
А поди-ка сунься въ Костромскую, въ Ярославскую… ухъ! шельма на шельмѣ! Всякій мужикъ туда же граматѣ знаетъ и на каждомъ синій армякъ… на каждомъ на шельмецѣ-то синій армякъ, вотъ оно что, вотъ она штука-то какая, вотъ она какая штука то!
Избалованныя губерніи! Нѣтъ, вотъ бы гдѣ-нибудь въ малороссійскихъ, примѣрно въ Полтавской; три, четыре тысченки душъ, съ мельницами, съ фруктовыми садами, со всѣми угодьями, съ господскимъ строеніемъ; а баринъ-то себѣ гдѣ-нибудь за тридевять земель, въ Москвѣ, въ Петербургѣ, въ Парижѣ… а баринъ-то себѣ въ Москвѣ, а баринъ-то въ Петербургѣ, а баринъ-то себѣ въ Парижѣ, баринъ-то себѣ за тридевять земель, какъ въ сказкѣ говорится, какъ въ русской-то сказкѣ сказывается… Ухъ! раздолье-то! раздолье…» Тутъ Петръ Иванычъпотеръ руки отъ удовольствія, потому что уже, въ самомъ дѣлѣ, почувствовалъ себя управляющимъ такого имѣнія, — на что русскій человѣкъ очень скоръ… «Да, только та бѣда», продолжалъ онъ, вдругъ опомнившись, и вновь совершенно опѣшевъ, какъ человѣкъ, съѣвшій муку: «Да, только та бѣда, что никто не возьметъ, за фамилію никто не возьметъ… управляющій! ужь въ одномъ словѣ сейчасъ слышится Нѣмецъ, какой-нибудь Карлъ Иванычъ Бризенмейстеръ, или еще помудренѣй, такъ, чтобъ мужикъ и подумать не смѣлъ выговорить, какъ слѣдуетъ, чтобы у него языкъ поперекъ глотки сталъ. Бѣдь вотъ, будь нѣмецкая фамилія, хоть подобіе нѣмецкой фамиліи будь… а то — Блиновъ! на вотъ тебѣ въ самый ротъ — блиновъ! горячихъ блиновъ! подавись!…» И здѣсь герой нашъ въ первый разъ въ жизни пожалѣлъ, что у него русская фамилія, чему онъ сорокъ лѣтъ слишкомъ постоянно былъ радъ, и даже благодарилъ Бога, что и оканчивается она на овъ, а не на скіи. «Да, опять и то», продолжалъ размышлять нашъ герой: «осанки такой не имѣю, осанки, соотвѣтствующей званію управителя не имѣю, вотъ она какая бѣда, вотъ она бѣда-то какая надо мной горемычнымъ, осанки, соотвѣтствующей званію, не имѣю, — не имѣю осанки званію управителя соотвѣтствующей, совсѣмъ осанки такой не имѣю. Нашъ братъ и смотритъ-то, какъ-будто все чего-то боится, и идетъ-то, какъ будто проситъ прощенія у половиковъ, которые недостойными ногами своими попираетъ, и въ лицѣ такое подобострастіе, такое подобострастіе, что и сказать нельзя, никакъ нельзя сказать, недостанетъ
