Характерно развитие поэтики «потока» в истории литературы. Оставим в стороне произведения ХХ в., в которых получила свое специальное развитие литературная техника «потока сознания» (Джойс, Пруст). Предпосылки обращения к подобному приему мы встречаем уже в зрелом творчестве Л. Толстого («Война и мир», «Анна Каренина») и Ф. Достоевского («Записки из подполья», «Игрок»). Но истоки обращения к моделированию «потока» уходят гораздо глубже в историю литературно-поэтического сознания. Многих просвещенных читателей Пушкина удивило и возмутило изображение въезда Татьяны Лариной в Москву в VII главе «Евгений Онегина»:
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
Конечно, сегодняшний читатель и зритель узнает в этом фрагменте пушкинского текста чисто кинематографический прием. Мелькание примет тогдашней Москвы, случайность перечислений, узнаваемость деталей, ощущение передаваемой скорости экипажей… Здесь в качестве неостановимого потока представлены зрительные впечатления неофита, впервые въезжающего в Москву, на «ярмарку невест». И совсем неважно, чьими глазами Пушкин передает этот поток впечатлений – Тани, сопровождающих ее родственников, отвлеченного рассказчика, самого автора… Гораздо важнее, что в этот поток впечатлений органично включен читатель романа, к которому так часто обращается автор. Более того, не будет преувеличением сказать, что в этот поток впечатлений, рассуждая с современной точки зрения, включен и воображаемый зритель этой движущейся картины, к которому подспудно апеллирует автор романа [85]. Не забудем того, что за потоком зрительных впечатлений автора, его героев и читателей-зрителей стоит поток самой действительности, несущейся навстречу ларинскому обозу.
Иронически комментируя пушкинский перечислительный метод узнавания действительности, Андрей Синявский устами своего ролевого героя Абрама Терца констатировал: «В его текстах живет первобытная радость простого называния вещи, обращаемой в поэзию одним только магическим окликом. Не потому ли многие строфы у него смахивают на каталог – по самым популярным тогда отраслям и статьям? <…> Пафос количества в поименной регистрации мира сближал сочинения Пушкина с адрес-календарем, с телефонной книгой по-нынешнему…» [86]. Это свойство творчества Пушкина он еще назвал «жадностью к исчислению всех слагаемых бытия», приобретающей характер «небрежной эскизности и мелькания по верхам» [87].
