В финале своих рассуждений автор формулирует «основной тезис статьи – многосерийное произведение есть модель движения изображенного мира, а не модель его конкретного, определенного состояния» [193]. И выражает надежду, «что для читателя наглядной стала гибкость сериала как формы повествования, позволяющей разнообразно интерпретировать это движение» [194].
Кроме впечатляющего анализа многосерийности как средства воссоздания истории, Михалкович на конференции пустил в оборот термин, который многим пришелся по вкусу и не раз цитировался другими выступающими. Вспоминая французскую книгу, посвященную ранним кинематографическим сериалам Луи Фейада, Михалкович использовал прозвучавшее там определение. Оно касалось такого повествовательного эффекта многосерийности, как параллельное существование героев рассказываемой истории и нас, зрителей, наблюдающих за ее развитием в течение достаточно продолжительного времени.
При том что в 1970-е в нашей стране еще не было сериалов размером в несколько сот частей, которые бы шли в эфире не один сезон, доклады наших коллег, посвященные состоянию жанра за кордоном, свидетельствовали: подобное будущее не за горами. И тут понятие «параллельного существования» оказалось очень к месту.
Статья Василия Кисунько, нашего коллеги из сектора эстетики, живо интересующегося проблемами телевидения, называлась «Герой и его драматургическое воплощение». Как и другие участники конференции, автор статьи обратил особо пристальное внимание на проблемы взаимоотношения телевидения и литературы. Исходя из того положения, что «рождение нашего многосерийного телевизионного кино совпало с громадной тягой всех традиционных литературных форм к документальности (процесс, на который решающее влияние оказало техническое развитие и повсеместное внедрение в быт средств массовой информации и пропаганды). Достаточно любопытен уже сам по себе тот факт, что наше многосерийное телекино развивалось сразу же, так сказать, под „воздействием воздействия“ ТВ на литературу» [195].
По мнению Кисунько, «принципы, диктовавшиеся новому типу повествования самой исторической ситуацией, специфически соединились на рубеже 60-70-х годов в том движении к эпической форме, которая отличала всю нашу культуру и была ответом на потребность зрителя в такой эпической форме. Речь идет о тех формах, которые в литературе представляют собой единство „романтического“ и национально-патриотического и тяготеют к монументальному показу событий, сочетая монументальную широту повествования с глубиной психологического анализа судеб отдельной личности и целых социальных групп, классов, в конечном счете – всего народа» [196].
