Ученый, безусловно, разрешил, а министерское начальство с не меньшим энтузиазмом сообщило, что ждет меня немедленно.
5
В противоположность ученому министерский работник выказывал явную склонность к роскоши. Секретарша восседала в окружении небольшой пальмовой рощи, а кабинет начальства показался мне девственным лесом. Просторную комнату от стены до стены устилал ковер, на изящном письменном столе не хранилось никаких бумаг, точно в кабинете дипломата. (Могу утверждать это на основании опыта, приобретенного мною в ходе заграничных поездок.) Вместо репродукций по стенам были развешаны картины, подобранные со вкусом, а в углу кабинета красовался гарнитур крестьянской мебели — два стула, стол и скамья со спинкой, — придавая служебному помещению поистине домашний уют.
Хозяин провел меня прямо в этот угол и, когда я одобрительно отозвался о мебели, с нескрываемой гордостью сообщил:
— Сам Глемба смастерил… Разумеется, это моя личная собственность, просто я держу эту утварь здесь, чтобы было на чем глазу отдохнуть.
Он достал из шкафа бокалы и наполненную вином бутыль с длинным горлышком, какую в прежних корчмах, кажется, называли квартой.
— Тоже от Глембы? — спросил я и отнюдь не удивился, когда хозяин подтвердил. — Прекрасный человек, — повторил я отзыв ученого, затем прочел оду подбиранию крошек и манере Глембы прихлебывать суп, не уточняя, чьи это наблюдения.
— Ну, чисто внешние приметы, — пренебрежительно сказал ответственный товарищ, который, кстати, своими внешними приметами очень напоминал приятеля Ярабы, бывшего тюремного надзирателя, а ныне пенсионера: тот же длинный медно-красный нос, те же отработанные скупые жесты. — Конечно, вы подметили существенные детали, но чисто внешние. Суть же не в них, а в абсолютной, естественной гармонии его личности, его чувств и мыслей.
Я дал понять, будто именно это и имел в виду, а затем сказал, что Глембе подходит суббота.
— Та-ак, — задумчиво протянул ответственный чиновник и вызвал секретаршу. Они о чем-то пошептались, затем он повернулся ко мне: — Все в порядке.
Мы осушили бокалы, воздав должное отличному качеству вина, и под этим предлогом я снова стал превозносить Глембу. В моем подсознании все более прочно укоренялась мысль, что это может сослужить мне немалую пользу. Наши отношения с Глембой я представил как подлинную идиллию, особо подчеркнув, насколько Глемба привязан к нашей семье. Правда, я успел подумать, что далеко не уверен в этом, но тут же твердо решил, что если уж позволил себе исказить факты, то в дальнейшем постараюсь привести их в соответствие с действительностью. Хоть из кожи вон вылезу, а добьюсь, чтобы Глемба и в самом деле нас полюбил.
